Былое: как революционное самолюбие послужило особой мотивацией к учёбе

«Был ещё Б., высокий толстый матрос из поваров, похожий лицом на ксенза, весьма флегматичный и необыкновенно нечистоплотный. Он учился очень прилежно, но втихомолку, никогда не просил помощи у товарищей, а ловил в коридоре преподавателя, отзывал его таинственно в уголок и там расспрашивал.

Он никогда не сердился, а только добродушно сетовал на сложности наук:

— И кому это нужно, — говорил он, — для какого рожна всё это наворочено? Что, без этого невозможно, что ли? Небось, давно обходились, а теперь не могут. А коли не могут, так, значит, надо, брат ты мой, снарядить смекалку, чтобы перед дворянскими фон баронами в грязь лицом не ударить.

Между прочим, последний мотив — это желание показать, что, мол, и мы не глупее господ офицеров, — двигал не одним только Б. Странным это казалось. Никто параллелей не проводил, сравнений не делал, да и не мог делать, а вот лезли люди из кожи вон, не спали ночей не только потому, что действительно и серьёзно мечтали вести весной красный флот против империалистического мира, сколько для того, чтобы самим себе доказать, что «мы хотя и простые, а не хуже фон баронов всё понять можем… Велика штука».

Эта группа честолюбцев почти сливалась с такими, как, например, В., то есть учившимися ради науки самой и не подводившими под своё учебное рвение никаких посторонних оснований. Вся эта публика, простая, пахнущая ещё смолой и порохом, прошедшая разнообразные пути в дни войны и революции, весьма разнообразно верующая и в революцию, и в своё предназначение, пыхтела дни и ночи над неудачными и сухими учебниками почти без умелой и своевременной помощи, проклиная их составителей и науку вообще, билась о непонятное как рыба об лёд, потела, ругалась и вспоминала родителей, но карабкалась своей крутой и тяжёлой тропинкой к знанию и победе. В противоположность этим «прилежным» были, конечно, и лентяи.

<…>

В нашем классе, например, насчитывавшем 21 человек, я помню только трёх явных и безнадёжных лентяев, ничем не интересовавшихся, читавших под партами посторонние книги и старавшихся, когда только можно, манкировать.

Надо сказать, что вообще в вопросе о преподавании на курсах наблюдалась со стороны курсантов одна весьма характерная черта. Огромное большинство их подходило к науке с искренним любопытством. К этому любопытству следует также прибавить революционное самолюбие. Многим и многим из этих простых матросов, пришедших с палуб боевых кораблей, из-под гнёта действительно строгой и далеко не справедливой военной дисциплины царского времени, ещё не забывших то приниженное состояние, в котором они находились, и то пренебрежительное отношение, которым они пользовались у большинства офицерского состава, хотелось горячо, жадно и искренне доказать, что «мол, и мы не хуже вас, золотопогонников, что если бы и нас с малолетства учили так, как вас, дали бы и нам возможности, что и вам, то и из нас вышли бы люди и не глупее, и не серее вас… Может быть, даже получше вас…»

Этого рода мотивы толкали, я знаю, многих матросов на курсы и позже, уже на курсах, за книгу. И большинство из них наталкивалось вскоре на непреодолимую стену препятствий, вполне понятных, но их раздражавших, озлоблявших и приводивших в ярость… Некоторые, перегорев, бросали науку; другие, более упорные, продолжали долбить с упорством маньяков и часто преуспевали».

Контекст

В 1918 году в Петрограде открыли курсы командного состава флота при Морской академии. Молодая советская власть, оставшись без царских офицеров, очень быстро поняла, что одними матросами на флоте не обойтись, нужны специалисты — штурманы, механики, электротехники, радисты, артиллеристы. Именно этому и собирались учить на курсах.

Было объявлено, что для поступления достаточно четырёх классов (это считалось базовым школьным образованием, но до революции знаний на уровне четвёртого класса было недостаточно, например, для поступления в технический институт). Но даже с таким низким образовательным цензом желающих не хватало, поэтому фактически на курсы приняли даже тех, кто отучился всего пару классов. В основном это были матросы. При этом программа обучения на курсах предполагала, что у студентов есть базовые знания алгебры, геометрии и физики, и что они знакомы хотя бы с латинским алфавитом, а в идеале — с английским языком, чего в реальности, конечно, не было. Подробнее об этом мы рассказывали здесь.

Тем, у кого нужных базовых знаний не было, приходилось одновременно как-то разбираться в школьных азах и постигать темы офицерского курса. Конечно, это было крайне трудно, поэтому по воспоминаниям автора мемуаров, даже из числа старательных курсантов смогли закончить обучение не все. Некоторых вернули на корабли матросами.

Но и старательными были далеко не все курсанты. Если кто-то приходил всерьёз учиться (ради будущей карьеры, из искреннего интереса к наукам или ради того, чтобы самому себе доказать способность учиться не хуже бывших господ), то некоторые поступили совсем по другим мотивам. Дело в том, что курсантам платили жалованье и выдавали повышенную порцию хлеба (а в 1918 году в Петрограде было голодно), при необходимости предоставляли и крышу над головой.

По воспоминаниям автора, некоторые его однокурсники почти совсем не посещали занятий, но зато не пропускали курсантских обедов. Первое время от таких тунеядцев не избавлялись, но потом у комиссара курсов и его начальников лопнуло терпение, и прогульщиков с лодырями с курса отчислили.