Женщина как проблема. Отрывок книги «Феминистский город»

В апреле в издательстве Ad Marginem выходит книга Лесли Керн «Феминистский город. Полевое руководство для горожанок», а специально к 8 Марта для сервиса «Букмейт» активистка и журналистка Настя Красильникова записала её аудиовариант. Эта работа посвящена жизни женщины в городе — «взаимоотношениям» с общественными пространствами, сложностям, с которыми сталкиваются матери, одинокие дамы и работницы.

С разрешения издательства мы публикуем главу «Нарушительницы порядка» — о том, кем раньше была женщина в городе и как она себя в нём чувствует сейчас.

Нарушительницы порядка

В современном мире женщины всегда воспринимались как проблема. С началом промышленной революции европейские города начали стремительно расти, а их улицы наводнила хаотичная смесь иммигрантов и представителей различных социальных классов. Викторианские общественные нормы того времени подразумевали наличие жёстких границ между классами и строгий этикет, созданный для защиты чистоты белых женщин из высшего класса. Нормы этого этикета были разрушены возрастающим количеством контактов, происходящих в городской среде между женщинами и мужчинами, а также между женщинами и бурлящими потоками городского населения. «Джентльмены и, что ещё хуже, дамы были вынуждены постоянно сталкиваться с низшими сословиями и терпеть бесцеремонные толчки без какой-либо возможности защитить себя», — пишет историня культуры Элизабет Уилсон¹. «Статус „оспариваемой территории“, который приобрёл викторианский Лондон, создал пространство, где женщины могли „заявить о себе как о части общества“, особенно в контексте споров о безопасности и сексуализированном насилии», — объясняет историня Джудит Валковитц². Однако во время этого хаотичного переходного периода всё сложнее становилось распознать социальный статус прохожих, и дама на улице рисковала подвергнуться самому страшному оскорблению — быть принятой за «уличную девку».

Эта угроза якобы естественному разделению на классы и расшатывание барьеров респектабельности (представлений о том, в какой мере тот или иной член общества достоин уважения) означали, что многим современникам и современницам сама городская жизнь казалась угрозой цивилизации. «Положение женщин, — объясняет Уилсон, — стало отправной точкой рассуждений о городской жизни»³. Поэтому постепенное расширение свободы женщин встречалось моральной паникой по любому поводу, начиная с секс-работы и заканчивая ездой на велосипедах. Сельская местность вместе со свежеразросшимся пригородом стала олицетворением пристойного места отдыха для среднего и высшего класса и, что наиболее важно, местом, где респектабельность женщин была в безопасности.

В то время как одни женщины нуждались в защите от хаоса большого города, других было необходимо контролировать, перевоспитывать и, возможно, даже исключать из общества. Растущее внимание к городской жизни сделало условия, в которых жил рабочий класс, более видимыми и всё более неприемлемыми с точки зрения среднего класса. Кого в этом винить, как не женщин, которые перебрались в город, чтобы найти работу на фабриках и в качестве домашней прислуги, тем самым переворачивая семью «с ног на голову», согласно Энгельсу? Участие женщин в рынке оплачиваемого труда давало им пусть крохотную, но независимость, а также оставляло меньше времени для выполнения домашних обязанностей в своих собственных домах. Бедных женщин выставляли никудышными хозяйками, чья неспособность содержать дом в чистоте была непосредственной причиной «деморализации» рабочего класса. Деморализация выражалась в пороках и других видах проблемного поведения в частной и общественной жизни. Всё это казалось глубоко неестественным порядком вещей.

Разумеется, самым страшным социальным злом являлась проституция, обладавшая потенциалом разрушать семьи, потрясать основы общества и распространять болезни. До открытия существования микроорганизмов и их роли в распространении заболеваний считалось, что болезни распространяются по воздуху посредством миазмов, разносимых вредоносными парами из канализации. Также появилась концепция моральных миазмов: идея, что можно заразиться порочностью из-за одной только близости с её носителем. Писатели того времени возмущались повсеместному присутствию «уличных девок», которые открыто предлагали свои услуги, соблазняя порядочных мужчин пуститься в мир порока. Женщины также «постоянно сталкивались с искушениями и, однажды „пав“, по мнению многих перевоспитателей, были обречены на постоянно ускоряющуюся деградацию и раннюю, трагичную смерть»⁴.

Многие современники, включая Чарльза Диккенса, предлагали такое решение: «падшие» женщины могли эмигрировать в колонии, где у них был шанс выйти замуж за одного из многих поселенцев, оставшихся без пары, и таким образом восстановить своё доброе имя. В самих колониях необходимость обеспечивать безопасность белых колонизаторок от угрозы, исходящей от «местных», предоставляла рациональное объяснение ограничения свободы и даже уничтожения представителей коренных народов из урбанизированных зон. Популярные романы того времени изображали поражающие воображение истории похищений, пыток, изнасилований и принуждения к браку между белыми женщинами и мстительными «дикарями-мародёрами». Новые укреплённые города обусловили переход от жизни на приграничной территории к цивилизации, а чистота и безопасность белых женщин завершили эту метаморфозу.

С другой стороны, женщины коренных народов воспринимались как угроза этой урбанистической трансформации. Их тела обладали способностью воспроизводить «дикость», которую колонизаторы стремились сдержать. Они также занимали важные позиции, дававшие им культурную, политическую и экономическую власть в своих сообществах. Лишение женщин коренных народов этой власти путём насаждения европейской патриархальной семейной модели и систем управления, одновременное отрицание их человеческих качеств, обвинение их в примитивности и распутстве заложили основу для процессов правового и географического выселения и вытеснения⁵. Таким образом, деградация и стигматизация женщин коренных народов были частью процесса урбанизации. С учётом исключительного уровня жестокости по отношению к женщинам и девочкам коренных народов, существующего сегодня в городах поселенцев-колонизаторов, становится ясно, что у такого отношения и практик есть долгосрочные разрушительные последствия.

Вернёмся в сегодняшний день: попытки контролировать тела женщин ради продвижения определённых видов городского развития всё ещё с нами. В совсем недавнем прошлом мы стали свидетелями принуждения к стерилизации небелых женщин и женщин коренных народов, которые получали социальную поддержку или казались в том или ином плане зависимыми от государства. Расистский стереотип о темнокожей «королеве пособий» распространялся как часть нарратива проблемных городов в 1970-х и 1980-х. Это явление было связано с паникой из-за числа подростковых беременностей и сопутствующим им убеждением, что несовершеннолетние матери пополнят ряды вышеупомянутых королев пособий и произведут на свет детей, склонных к нарушению закона. Современные движения за искоренение секс-работы получили новое гордое звание кампаний по борьбе с торговлей людьми, а сама торговля людьми представляется как новая форма сексуализированной урбанистической угрозы. К сожалению, тем секс-работницам и работникам, которые не являются жертвами торговли людьми, зачастую отказывают в уважении или субъектности в рамках этой новой повестки⁶. Кампании против ожирения ориентированы на женщин как на индивидуумов, а также как на матерей, их собственные тела и тела их детей рассматриваются как симптомы современных городских проблем наряду с зависимостью от автомобилей и фастфудом.

Иными словами, тела женщин всё ещё воспринимаются как источники симптомов городских проблем. Даже желание молодых белых женщин завести детей выставлялось главным виновником джентрификации, в то время как сторонники джентрификации винили небелых матерей-одиночек и мигранток в распространении городского криминала и торможении ревитализации городской среды.

Я готова признать, что некоторые из самых раздутых викторианских страхов об угрозах чистоте и непорочности поутихли, однако женщины всё ещё взаимодействуют с городом через серию барьеров — физических, социальных, экономических и символических, — которые формируют их повседневные жизни глубоко гендерно-специфичным (и не только) образом. Многие из этих барьеров остаются невидимыми для мужчин, потому что в силу своего собственного набора опытов они редко с ними сталкиваются. Это означает, что основные решения принимаются по большей части мужчинами, которые распоряжаются всем: от городской экономической политики до проектирования жилищного строительства, от распределения детей по школам до схемы сидений в общественном транспорте, от поддержания правопорядка до уборки снега, не имея ни малейшего понятия, а также желания понимать, как эти решения влияют на жизни женщин. Город был создан, чтобы поддержать и упростить традиционные гендерные роли мужчин, где их опыт принимается за «норму» и где мало внимания уделяется тому, как город возводит баррикады для женщин и игнорирует их повседневный опыт городской жизни. Вот что я имею в виду под «городом мужчин».

¹ Wilson E. The Sphinx in the City: Urban Life, the Control of Disorder, and Women. Berkeley: University of California Press, 1991. P. 29. — Здесь и далее цифрами обозначены примечания авторки, а астерисками — примечания переводчицы.

² Walkowitz J. R. City of Dreadful Delight: Narratives of Sexual Danger in Late-Victorian London. Chicago: The University of Chicago Press, 1992. P. 11.

³ Wilson E. The Sphinx in the City. P. 27.

⁴ Ibid. P. 39.

⁵ Maracle L. I Am Woman: A Native Perspective on Sociology and Feminism. Vancouver: Press Gang, 1996. Andrea Smith. Conquest: Sexual Violence and American Indian Genocide. Cambridge: South End Press, 2005.

⁶ Hunt S. Representing Colonial Violence: Trafficking, Sex Work, and the Violence of Law // A Atlantis, 37.2,1, 2015/2016. P. 25–39.