Победить вопреки всему: как снимали «Сотникова» Василя Быкова и каким получился фильм

Белорусская глубинка, морозная зима 1942-го. Потрёпанный партизанский отряд засел в лесу, который со всех сторон обложили немцы и полицаи — не высунешься. Нужна еда, тёплые вещи, лекарства для раненых — и командир отправляет за провиантом бывалого рубаху-парня Колю Рыбака. В напарники ему назначают бывшего учителя Сотникова. Тот сильно простужен, но от задания не отказывается, несмотря на болезнь. Двое бредут сквозь снег в ближнюю деревню, не зная, что их вскоре поймают, возьмут в плен, допросят, будут пытать. Один выберет смерть. Другой — жизнь, и своими руками поможет казнить товарища.

Как писался «Сотников»

Повесть появилась на свет благодаря реальному случаю. В августе 1944 года молодой лейтенант Красной армии Василь Быков, проезжая мимо румынского села, увидел в группе пленных немцев своего бывшего однополчанина. Об этом он вспоминал в заметке «Как создавалась повесть „Сотников“»:

Встреча засела в памяти, и более двадцати лет спустя Быков, уже известный писатель, прославившийся своими «Третьей ракетой», «Альпийской балладой», «Мёртвым не больно», принимается за «Ликвидацию». Так повесть называлась сначала, так её озаглавили и в минском издании 2014 года, когда она впервые вышла без цензуры.

Тогда же, 55 лет назад, «Сотников» пробивался к печати с боем. Быков написал его на белорусском языке, перевёл на русский и отправил в журнал «Новый мир» — тогдашнюю цитадель либерально-демократической советской литературы. Но, как назло, в феврале 1970 года большая часть редколлегии была снята с должностей. Журнал был разгромлен. Быков позвонил бывшему главному редактору Александру Твардовскому. Игорь Золотусский вспоминал:

Быков не отозвал рукопись: «Сотников» вскоре был опубликован в «Новом мире». Твардовский всего через год умер; это был их последний разговор. По горькой иронии, эта драма будто вышла из-под пера самого Быкова, который всегда писал о выборе и смерти.

Как читать «Сотникова»

Для читателей «Сотников» стоял в одном ряду со свежеопубликованными произведениями Ремарка и Хемингуэя: и правда, Роберт Джордан из «По ком звонит колокол» с его выбором между любовью и смертью не столь уж отличен от быковского героя.

Если брать глубже — стиль Быкова, подробный, предметный, как репортаж, каждой деталью высвечивающий психологию героев, берёт своё начало у Толстого: в «Севастопольских рассказах», в «Кавказском пленнике», в батальных сценах «Войны и мира». Но в том и дело, что одной войной и психологизмом «Сотников» не ограничен: ощущение религиозной драмы здесь скорее от Достоевского.

В повести масса христианских аллюзий. Деревенский староста Сыч, к которому заходят Рыбак и Сотников, конечно же, читает Библию; Сотников ощущает присутствие немцев и полицаев как «дьявольское», а готовясь к смерти, думает: «В конце концов, это их право, их звериный обычай, их власть». Почти по Евангелию от Луки: «Но теперь ваше время и власть тьмы». Миф воплощается на глазах самих участников, которые не вполне об этом догадываются. И кульминация, перед самой казнью, когда Сотников вглядывается в лицо мальчишки в толпе: «Полный боли и страха его взгляд следовал за кем-то под виселицей и вёл так, всё ближе и ближе к нему. Сотников не знал, кто там шёл, но по лицу мальчишки понял всё до конца». Понятно, Кто идёт разделить страдание с казнёнными.

И всё-таки религиозный слой тут не единственный, не последний. «Наверно ж, в пекло не верите?» — спрашивает вдова Дёмчиха, приютившая двоих партизан.

Да и странно было бы атеисту, красноармейцу Сотникову уповать на Царствие Небесное. Впрочем, он и не вполне Иисус. В нём есть этакая стоическая гордыня: пойти с Рыбаком на задание — «потому и не отказался, что другие отказались». Но именно своей болезнью он замедляет товарища, своим кашлем выдаёт присутствие и обрекает на смерть и себя, и Рыбака, и Дёмчиху, которая здесь уж совсем ни при чём. Да и не так чтобы очень он жалел тех, кто, с его точки зрения, предатели, вроде старосты. Он не спаситель грешников.

Впрочем, и история уже не о борьбе добра и зла: фашистов и полицаев Сотников видит как добровольно стёрших свою субъектность, ставших частью машины: «или ты будешь служить ей, или она сотрёт тебя в порошок». Когда он, полуживой, лишён уже любой возможности сопротивляться, когда нет надежды ни на месть, ни на подвиг, ни даже на добрую память — остаётся последний способ не разрушиться.

Это, конечно, уже почти по Сартру: «Настоящая человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния». Быков в переписке с Алесем Адамовичем, в общем, и не скрывал, чем вдохновлялся: «Не скрою, здесь замысел — от экзистенциализма, каким я его представляю». Своим Евангелием он называл «Чуму» Камю.

Читайте также:

Воистину воскрес: самые яркие образы Христа на экране

Как снимали «Восхождение»

Через шесть лет после выхода «Сотникова» за экранизацию повести взялась украинка Лариса Шепитько. Режиссёр, уже снискавшая славу со своей драмой «Крылья» о судьбе лётчицы после войны, тяжело переживала участь своей следующей большой работы «Ты и я» по сценарию Геннадия Шпаликова — о жизни молодых учёных. В фильме сыграли Юрий Визбор, Алла Демидова, Олег Ефремов, он получил один из призов на Венецианском кинофестивале — но Шепитько пришлось бороться за множество эпизодов с цензурой, не всё удалось отстоять, и женщина находилась в тяжёлой депрессии.

Усугубило дело неудачное падение во время беременности. Режиссёр получила сотрясение мозга, травму позвоночника и оказалась прикована к постели на несколько недель. В этот период, думая о смерти, которая была очень близко, Шепитько прочла «Сотникова» и поняла, что экранизация именно этой повести сможет выразить её состояние в полной мере. Кажется, к съёмкам она готовилась, как к духовному подвигу. Валентина Хованская, работавшая на проекте вторым режиссёром, вспоминала:

Название для фильма придумал муж Ларисы, режиссёр Элем Климов, и получил за это десять рублей: была у них такая шутливая традиция. «Восхождение» — не как у Быкова, где фокус на конкретном герое, Сотникове, и тем более на формально-страшной «Ликвидации»: фокус картины сдвигается на горнее, религиозное.

По-гречески «восхождение» — «анабасис». Это изначально тоже военный термин, всего лишь перемещение из низменной местности в более возвышенную, — так называлось знаменитое сочинение Ксенофонта. Но позднее понятие стало ассоциироваться с возвышением человека, приобщением к божественному. В книге воспоминаний «Долгая дорога домой» сам Василь Быков писал: «Лариса говорила, что и впрямь стремилась к возвышенной религиозности и даже хотела назвать фильм „Вознесение“». Её яростный подход впечатлил писателя: он говорил: «Если бы мы встретились раньше, я, может быть, и „Сотникова“» бы по-другому написал».

Сценарий к фильму создал сценарист Юрий Клепиков, работавший с Алексеем Германом, Андреем Кончаловским: Шепитько, налетев, как ураган, уговорила его бросить все дела и взяться за работу немедленно. Затем сценарий она тщательно редактировала сама: считала, что на импровизацию ни на каком уровне создания картины полагаться нельзя.

То же самое касалось, разумеется, и актёрской игры. Шепитько писала: «Абсолютная свобода актёра… внутри задачи, при жёстком подчинении её общему режиссёрскому замыслу». Для съёмок Шепитько решила найти малоизвестных актёров, чтобы их образы для зрителя были свежи и не отвлекали предыдущими ролями.

На роль Рыбака Шепитько выбрала молодого актёра Владимира Гостюхина. После ГИТИСа ему пришлось работать в Театре Советской Армии мебельщиком-реквизитором; ассистенты Ларисы Шепитько его заметили, в общем, случайно. Сам Гостюхин (больше всего он стал известен по роли в сериале «Дальнобойщики») вспоминает: «Приезжаю на „Мосфильм“ — стоит женщина необыкновенной красоты, струна, по подиуму ходить. И мне вдруг представляют её как режиссёра. Жёсткий, кровавый материал — и она это будет снимать? Я подумал: „Ну да, это какая-то авантюра“. А потом, когда мы начали с ней говорить, — её взгляд проникал насквозь, как локатор. Она была мистический человек. <…> Володя Высоцкий снимался в „Сказе про то, как царь Пётр арапа женил“, а в соседнем павильоне шли пробы на роль Рыбака. И он приходил и ревниво наблюдал. Увидел мои пробы и ушёл, больше уже не приходил. Меня по ним и утвердили. Дальше я уже лучше ничего не сделал».

На роль Сотникова отсмотрели полторы тысячи человек. Пробовался и был отбракован и Андрей Мягков. Наконец, выбрали 25-летнего актёра Свердловского ТЮЗа Бориса Плотникова (доктор Борменталь в «Собачьем сердце» Владимира Бортко), который играл в детских спектаклях сказочных животных — киноопыта у него на тот момент вообще не было. За Плотникова нужно было бороться; на пробы в Москву ему пришлось прилетать семь раз.

Валентина Хованская вспоминает:

Самым звёздным среди актёров на ролях переднего плана оказался Анатолий Солоницын, уже сыгравший тогда у Тарковского и в «Андрее Рублёве», и в «Солярисе», и в «Зеркале». Он был занят уже в похожем сюжете у Алексея Германа в «Проверке на дорогах» — в роли жестокого майора Петушкова. Но здесь ему предстояло сыграть следователя полиции Портнова. Если у Быкова в повести он просто винтик машины, отправляющий Сотникова на смерть, то в фильме Портнов — полноценный антипод Сотникова, мучитель, искуситель, Пилат или сам дьявол — с высоким лбом, ядовитой улыбкой и пронзительными глазками. На сотниковское твёрдое «Есть вещи поважнее собственной шкуры» он цедит: «Где они? Ну что это? Из чего они состоят? Это чушь! Мы же конечны. Со смертью для нас заканчивается всё. Весь мир. Мы сами. Не стоит…»

Это именно богословский спор — так что цензоры из Госкино не были неправы, когда почуяли, что из военной повести Шепитько создаёт «религиозную притчу с мистическим оттенком». Вот Рыбак с Сотниковым бредут с овцой — агнцем — по снежной пустыне, как Авраам и Исаак, Каин и Авель к месту заклания. А завершая восхождение (конечно, на Голгофу), застывают в позах, напоминающих о живописи Брейгеля, Рогира ван дер Вейдена. Малодушному Рыбаку прямо в кадре говорят «Иуда». Староста перед казнью читает 50-й псалом: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей…».

Таких откровенных параллелей у Быкова не было. По воспоминаниям Бориса Плотникова, писатель, впрочем, поставил свои условия: снимать при настоящем сильном морозе и на снежной целине. Шепитько и сама не выбрала бы иного подхода, менее достоверного: актёры должны были почувствовать зиму «всеми клетками».

Плотников вспоминал, что участники замерзали вплоть до обморожений, и режиссёр после дублей своими руками отогревала и растирала актёров. Она своей волей буквально гипнотизировала и заражала остальную съёмочную группу. Никто не жаловался.

Читайте также:

Думай как женщина, снимай как мужчина: 15 женщин-кинорежиссёров

Как принимали «Восхождение»

А предстояла ещё борьба за выход на экран. Элем Климов придумал, что может помочь: снимая «Иди и смотри», он познакомился с первым секретарём ЦК компартии Белоруссии Петром Машеровым, в юности бывшим в партизанском движении; более того, его мать за сотрудничество с партизанами повесили гитлеровцы.

«Перед началом просмотра Петр Миронович никак не мог взять в толк, что режиссёром фильма, который ему предстоит увидеть, фильма, снятого по трагической повести Василя Быкова, является вот эта высокая, хрупкая женщина.

Просмотр начался. Петр Миронович был очень любезен. <…> Потом он забыл обо мне, забыл обо всём. Где-то в середине фильма я почувствовал, что он плачет».

После фильма Машеров сорок минут вдохновенно, взволнованно говорил о картине; через несколько дней «Восхождение» было официально принято без единой поправки. 2 апреля 1977 года состоялась премьера в Советском Союзе. Затем — показ в Берлине, где «Восхождение» (первым из советских фильмов, обойдя Брессона, Богдановича, Трюффо) заслужило гран-при, «Золотого медведя».

Вспоминает Плотников: «В семьдесят шестом году попасть на фестиваль в Западный Берлин советскому, да ещё и антифашистскому фильму было почти невозможно. Там ещё существовало очень много людей, воевавших против СССР, которые видели в нашей стране врага. Но громадный фестивальный зал, рассчитанный на несколько тысяч зрителей, с первых же кадров замер. Публика была наэлектризована — такого фантастического восприятия я, пожалуй, не видел ни до, ни после».

Затем было триуфальное шествие по миру, восхищения и похвалы звёзд: Сьюзен Зонтаг, Вернера Херцога, Дональда Сазерленда… Последний, мистический успех. Через три года Лариса Шепитько погибла в автокатастрофе, готовясь к съёмкам своей следующей картины «Прощание с Матёрой». «Восхождение», в согласии с названием, действительно стало высшей точкой её истории.

Были, впрочем, и противники фильма. Известно, что Райнер Вернер Фассбиндер, в тот год председатель жюри Берлинского фестиваля, как мог, сопротивлялся вручению фильму гран-при и даже грозился выйти из состава жюри в знак протеста.

Очень резко (в своей манере) о фильме отозвался Андрей Тарковский. Он писал о Ларисе Шепитько: «…её настойчивое желание быть „выразительной“, „многозначительной“, что привело к однозначности её „притчеобразного“ повествования. Как и другие режиссёры, она почему-то захотела в этом фильме „потрясти“ зрителя за счёт преувеличенного, подчёркнутого переживания своих героев. Она как будто бы боялась, что её не поймут, и поставила своих героев на невидимые котурны <…> Но, к сожалению, „многозначительность“ здесь оборачивается надуманностью и фальшью. Для того чтобы заставить зрителя сочувствовать героям картины, постановщик заставляет и актёров демонстрировать страдания своих персонажей».

Те же упрёки — в многозначительности и притчеобразности — можно обратить и к фильмам самого Андрея Арсеньевича. Но можно понять, что возмутило и Тарковского, и Фассбиндера — аутсайдера и исследователя тёмных сторон души. Фильм Шепитько, такой же, как она сама, — чёрно-белый, резкий до предела, не подразумевающий никаких моральных компромиссов, — лишён той психологической нюансировки, которая есть в повести. Быкову важно заглянуть и в душу вроде бы предателя Рыбака, от лица которого подаётся большая часть повествования, и даже Портнов при всей своей мерзости не так демонизирован у него. Здесь есть трагическое вопрошание и нет абсолютного морального осуждения.

У Шепитько же сюжет возгоняется до абсолютного религиозного экстаза, мистерии. Сотников, несмотря на свои слабости, уже не ищет в толпе глазами Христа — он и есть Иисус. Тем самым и страдание, и жертва делаются необходимыми и оправданными: не только сотниковская жертва, но и других, оказавшихся на одной Голгофе с ним. А предателю, в фильме, напротив, нет прощения, нет раскаяния: когда он пытается покончить с собой в нужнике, даже ремень рвётся, не давая ему повеситься…

Этот подход мог сработать для интеллигенции семидесятых и может показаться сегодняшнему зрителю сомнительной тягой к «духовности». Но ключ к сегодняшнему пониманию «Восхождения» лежит в том, как сделана картина: в более тонких, деликатных деталях, в чёрных ветвях, в луне, плывущей в сером морозном мареве, в долгих, словно оператор забылся в задумчивости, общих планах белого поля с маленькими фигурками; в тех взглядах, которые ненароком кидают герои прямо в камеру. В музыке Альфреда Шнитке, исподволь, нежно начинающейся посреди скрипа деревьев и воя ветра.

Есть определённый ракурс, избавляющий картину и от советской, и от христианской, и от какой угодно идеологии, возводящий зрителя к самому себе. В ту потайную комнату, где каждый — и Рыбак, и Сотников, и даже Портнов, и каждый миг принимается решение о верности себе. Или разрушении себя. Война во всей своей мерзости лишь высвечивает и обостряет этот неизбежный конфликт духа и тела, желания жить и желания остаться собой, конформизма и свободы. И в этом фильм Ларисы Шепитько, пожалуй, созвучен и солидарен повести Василя Быкова.

Читайте также:

20 лучших фильмов о войне