Разбираем ёлку, или... не разбираем?

Каждый год 31 декабря мы… Нет, не все ходим в баню, но почти повсеместно наряжаем ёлку. Покупаем «живую» (то есть уже мёртвую, спиленную) или достаём из кладовки синтетический конструктор, поломав предварительно копья на предмет экологической чистоты: нынче прогрессивное человечество склоняется в сторону ёлок натуральных — дескать, произвести, а потом утилизировать пластмассовое деревце оказывается вреднее для природы, чем вырастить, погубить и снова вырастить настоящее.

Но не об этом речь. Поскольку любые ёлки стоят в России долго и мозолят нам глаза чуть ли не до Восьмого марта, давайте попробуем если не разобрать их, то в них разобраться. Печально глядя на уже неактуальное их убранство.

Ведь что такое ёлка? Это, конечно, знак (не логотип, но архетип) праздника — изначально Рождества, а теперь просто обобществлённого и внеконфессионального Нового года. Знак, который, казалось бы, пришёл к нам из какой-то неимоверно седой старины, чуть ли не ветхозаветной (ну, окей, не ветхо-, но волхвы-то уж точно должны были с ёлками в ясли прийти).

Ан нет. Насчёт появления ёлки есть куча версий, и все они недостаточно подкреплены фактологически.

Версия первая, основная: автор-дизайнер ёлки — немецкий религиозный реформатор Мартин Лютер (1483–1546). Он перед Рождеством шёл как-то домой через еловый лес, рассуждая по привычке о всяком божественном и наблюдая ещё докантовское звёздное небо над головой сквозь еловые лапы. И так он проникся красотой картинки, что срубил одну ёлку, поставил её у себя дома и зажёг на ней свечи, имитируя звёзды (в том числе Вифлеемскую).

Есть и более поэтическая легенда — брейнсторминг креативной команды ангелов, которые решили выбрать знаковое рождественское дерево. Дуб не подошёл, потому что из него делали кресты для могил. Бук не сгодился, поскольку к Рождеству он уже теряет свою листву. Из берёзовых ветвей делали розги для телесных наказаний, ива слишком много плакала… А вот ель была вечнозелёной, приятно пахнущей, очень знакообразной и идеально подходящей для всякого мерча — хорошей симметричной конической формы, а если сверху звезду посадить — так и вообще супер (видать, знали ангелы толк в композиции).

Однако даже по Европе этот символ распространялся медленно — лет триста — и только в XIX веке стал повсеместным товарным знаком Рождества.

В петровской России указом сверху ёлку попытались было внедрить в обиход, но после смерти Петра I ёлки увяли и остались почему-то только на крышах кабаков. Зато круглогодично (хотя выпивка для русского человека — это праздник, который всегда с тобой). И реинкарнировалась эта мода только в тридцатых годах XIX века среди обеспеченной целевой петербуржской аудитории стараниями швейцарского кондитерского лобби: ретороманские эмигранты сформировали фирменный стиль путём выброса на рынок ёлочек, украшенных конфетами, пряниками, золочёными орехами и фонариками.

Постепенно эта айдентика просочилась и в народ.

И доформировалась, обогатившись маскотами и прочей символикой: Дедом Морозом, Снегурочкой, белочкой, снежинками, снеговиками, тройкой патриотических лошадей (вместо англосаксонских оленей)… В советские времена добавился мальчик-карапуз, символизирующий юный Новый год и покоряющий зачем-то космос, а верхушечная звезда из Вифлеема превратилась в кремлёвскую рубиновую.

Фирменный же стиль пополнился кулинарными элементами в виде неотъемлемого салата оливье и селёдки под шубой, обязательными стали шампанское (советское, какое же ещё, чай не Моёt & Chandon) под бой кремлёвских курантов (ещё один непременный аудиоатрибут!) и набивший оскомину фильм «Ирония судьбы…», который все непременно смотрят фоном, пока нарезаются ингредиенты для салата.

И поэтому мы не торопимся выбросить осыпавшуюся ёлочку/пихту/сосну или разобрать пластмассовую конструкцию, запихнув её на пыльные антресоли.

Ёлка — это знак, признак, символ надежды на то, что в новом году всё сложится хорошо. И с такой надеждой не хочется расставаться — особенно тогда, когда держаться, кажется, больше не за что — только за ёлку.