«Все ингерманландцы любили свою Ингрию»: фотопроект Ольги Матвеевой

В июле 2023 года фотограф Ольга Матвеева вместе с подругой Ольгой Иноземцевой на велосипедах повторили маршрут Самули Паулахарью — финского этнографа, который в 1911 году тоже на велосипеде совершил экспедицию по территории Ингерманландии и написал об этом книгу.

Ингрия, или Ингерманландия на шведском языке и Инкере на финском языке, — территория современной Ленинградской области и Санкт-Петербурга между Финским заливом и Ладожским озером по обоим берегам Невы. На этих землях произошло много кровопролитных боёв. К России Ингрию в XVIII веке присоединил Пётр I после победы над Швецией в Северной войне, которая длилась 21 год.

Самули Паулахарью рассказывал о том, как жили коренные народы Ингрии — ижора, водь и ингерманландские финны — во времена Российской империи. Ольга Матвеева собрала устные свидетельства о том, что происходило с местными жителями в Советском Союзе.

В условиях сталинского террора ингерманландские финны не только подверглись массовому уничтожению, но и были насильственно изгнаны со своей исторической родины. Под конвоем людей переселяли в Сибирь, Среднюю Азию и на север страны. Многие ушли в Финляндию и возвращались уже в 1944 году, однако не всем разрешали жить на родной земле, а расселяли их в пять регионов СССР с ограничением прав и свобод.

Для фотосъёмки Ольга использовала две камеры — цифровую и аналоговую с пятью катушками просроченной цветной плёнки. Так в проекте получились две линии: на цифровых кадрах вы увидите ту реальность, с которой фотограф сравнивала снимки Самули, а на старой плёнке — то, что она чувствовала, пытаясь запечатлеть утраченную реальность.

На плёночных снимках нет глубины резкости, чётких линий, ярких цветов, а лишь едва видимые очертания людей, церквей, пейзажей — той самой земли, того самого народа, память о котором такая же зыбкая и исчезающая.

«Бабушка боялась говорить, что я финка»

Елена Фигон

Моего дедушку Хейно Тийснека в 1938 году обвинили в том, что он руководит «кулацкой группировкой», и отправили строить железную дорогу около Соликамска. Мою бабушку Люлию Тийснек, которая работала учителем, и маму сослали в Новгородскую область.

Бабушка была сильный, волевой человек. Если бы она не была такой стальной и несгибаемой, мы бы никогда не вернулись сюда. Только благодаря ей мы выжили в эвакуации и вернулись.

Я была маленькая. Церковь тогда переделали в кинотеатр. Я любила туда ходить и как-то раз спросила бабушку: «Почему ты в кинотеатр не ходишь? Там так хорошо. „Фантомаса“ показывают». А она и говорить не могла со мной об этом.

Вставали мы утром. Бабушка пила кофе с гренками. Рисовую молочную кашу мне делала. Потом говорила: «Пойдём, Алёнушка, гулять вокруг кинотеатра». Всегда маршрут был один. Мы каждый день ходили «крестным ходом» вокруг бывшей церкви, где они с дедом крестились, конфирмовались и венчались.

Она никогда не молилась и не пела. Про Бога никогда не говорила. Она очень боялась. Боялась так, что долго не говорила мне, что я финка. Но тем не менее однажды сказала.

Это было на Финском заливе, я собирала ракушки и, указав куда-то вдаль моря, спросила:

— А что там?

— Кронштадт, — ответила бабушка.

— А за Кронштадтом?

— Там — Финляндия.

— Что это?

— Это страна, там финны живут.

— А кто это такие?

Она как захохочет. И говорит, что это точно такие же люди, как мы.

Репрессии, которые она пережила, были очень суровые и отразились на ней. Когда чекисты забирали деда, они провели страшный обыск в доме. Потребовали даже распеленать ребёнка, то есть мою маму, и осматривали её.

Когда они вернулась в 1946 году в Ленинградскую область, то оказались в изоляции, оторваны от своих. Хотя у бабушки были военные награды, она постоянно думала о том, что кто-то может на неё настучать из-за её происхождения.

Бабушка любила деда и мечтала воссоединиться с ним. У нее было много поклонников, её несколько раз звали замуж. Один из женихов, довольно обеспеченный, хотел жениться и увезти её в Бемыж, где не было такого голода, как в Мартышкино, нашей родной деревне. Но бабушка наотрез отказалась, потому что знала, что если муж жив, то он обязательно вернётся домой.

Но дед на тот момент уже три года, как умер. Ему отбили селезёнку на допросах. Об этом она узнала в 1959 году.

«Жить в Финляндии было неплохо, но мы хотели домой»

Айно Зубрицкая

Моя родители — ингерманландцы. Мама, Лиза Рандолайнен, родилась в 1903 году в Лядах. Я родилась в 1933 году. Семья была очень набожной — ходили в церковь, мама всегда гимны пела дома, а бабушка молитвы читала.

Когда началась война, мне было девять лет. Этот день я не забуду никогда. Мы пришли с сестрой с летней площадки, а наша тётя около дома стоит и плачет. Я спросила: «Что случилось?» Она ответила: «Война».

Потом пришли немцы. Среди них были и хорошие, и плохие. Они стояли в нашей деревне и местных не обижали особо. Эвакуировали нас в 1943 году в Клоогу в Эстонию. Лагерь был огорожен железной проволокой. В комнате постелили солому, и мы там все вместе спали. Ни туалетов, ничего не было. Кормили баландой, умирать не давали.

Потом переехали на товарном судне в Финляндию. Там тоже спали на соломе, но в домах. Много ходили в церковь, там я прошла конфирмацию. Когда кто-то умирал, мы одевались в белые нарядные платья и приходил священник. Жить в Финляндии было неплохо, но мы очень хотели домой, а немцы не могли понять, почему мы стремимся на родину.

Вернулись в СССР мы в 1946 году, но не сразу в родную деревню, а пожили какое-то время в Новгородской области — туда нас привезли, не предупредив. Это было голодное время.

«Бабушки молились — это очень помогало»

Нина Хаянен

Мы жили в деревне Финские Холоповицы недалеко от Гатчины. До войны моя семья работала в колхозе. Работали все с душой, от зари до зари. Хорошо получали. Всё было: овощи, сено, скотина.

Семья была верующая — мои бабушка и дедушка были прихожанами церкви в Шпаньково. Там они там прошли конфирмацию, там они повенчались.

Помню, дедушка хотел, чтобы было торжественное венчание. Заплатил хорошие деньги: в церкви зажгли все свечи, на лошадях были красивые накидки.

Начало войны я помню хорошо. Я шла к тёте с братиком Ваней. Вдруг мы услышали гул, а потом кто-то крикнул: «Это война!» Дальше мы увидели, как движется тёмно-серая масса. Сначала не поняли, что это такое, а это ехали мотоциклисты. Их было много, целые колонны.

Когда они проехали, пошли танки. Тоже колоннами. Мы испугались и побежали домой.

Мать с отцом во время войны продолжали трудиться в колхозе. Из Ленинграда к нам в деревню приходили люди, и мы делились с ними продуктами.

А в 1943 году в деревню нагрянули немцы. Помню, как мы прятались в окопе. Свистели пули. Очень страшно было. Умерла Лиля, моя сестрёнка. Её похоронили на Пасху. В семейном альбоме остался портрет Лили. Художник её нарисовал перед смертью. За портрет попросил кошку, потому что еды уже не было.

Осенью немцы пришли в наш двор и приказали собираться. Отец взял с собой мешок с едой и бидончик мёда. Нас привезли в Кикерино. Там было много ингерманландских семей. Однажды немцы завели «Катюшу» на патефоне, повязали на себя платочки и начали танцевать. А наши бабушки начали молиться и причитать.

Из Кикерино нас в товарных вагонах увезли в Клоогу в Эстонии и поселили в казарме. Папа спал под кроватью. Мы с мамой и Ваней сидя. Потом братик заболел скарлатиной, но медицинской помощи людям не оказывали, и на следующее утро Ваню унесли на носилках. Из этого барака каждое утро выносили по 5–10 человек покойников, неизвестно куда.

Потом погрузили нас на корабль и повезли в Финляндию. Бабушки снова молились и это очень помогало. В Финляндии было хорошо. Отец работал «у хозяина». Мама помогала со скотиной. Мы, дети, пасли баранов. Там мы прожили до ноября 1944 года. Дальше были Ярославская область, опять Эстония, потом Псковская область. Вернулись домой мы в 1958 году.

Домой тянуло всегда. Как может человек оставить родной дом, места, где трудились и жили их родители, предки? Конечно, домой, птицы тоже прилетают на родину. Мне часто снится деревня. Я вижу каждый дом, соседей, забираюсь на большой камень.

«Все, кого я встречал, говорили со слезами на глазах, что хотят ещё пожить на родине или умереть там»

Арри Кугаппи

Моя мама с отцом жили в деревне Бабино. Во время войны отца призвали на фронт. Там он был тяжело ранен в ногу, несколько месяцев лежал в госпитале, а когда восстановился, то оказалось, что вышел указ — всех неблагонадёжных финнов выслать в трудармию.

Но командир проявил милосердие и организовал так, что отца отправили в Красноярский край, куда чуть раньше уже выслали мою маму. Родители воссоединились и прожили там с 1942 по 1948 год в деревне Камарчага.

Потом секретарь карельского обкома партии Геннадий Николаевич Куприянов, близкий к Сталину человек, ходатайствовал, чтобы финнам-ингерманландцам разрешили вернуться домой, потому что здесь нужны были рабочие руки. Так из разных ссылок в Карелию приехало от 30 до 40 тысяч ингерманландцев. Это спасло нас, в том числе и в духовном смысле.

Люди стали собираться, общаться, изучать Слово Божье, крестить детей, петь духовные гимны. Духовной литературы тогда не было. Но, оказалось, что у одной женщины есть Библия. Она боялась, что книгу отнимут, оборачивала её в несколько слоёв тряпок и прятала в навозную кучу в коровнике, где работала дояркой. Веру невозможно убить, когда она в сердце человека.

Люди собирали подписи, чтобы им вернули церковь. Долгое время власти не шли навстречу, а в 1969 году разрешили зарегистрироваться. Храм обустроили в жилом доме на окраине Петрозаводска. Все прихожане туда не вмещались, стояли на улице. В 1977 году верующим передали церковь в Пушкине. Это был прорыв. Люди очень радовались, там уже помещалось 500–700 человек.

Все ингерманландцы любили свою Ингрию, и у всех было одно желание — вернуться на родину. Я как-то посетил те места в Красноярском крае, где жили мои родители. В одной школе нам дали зал, чтобы провести богослужение. Через радио сделали объявление: «Все желающие, кто финских кровей, лютеранского вероисповедания, приезжайте по такому-то адресу». Приехали 100 человек.

Одна женщина приехала за 500 км на теплоходе, чтобы только причаститься. И каждый год я стал ездить туда — не только в Красноярский край, но и в Омск, в Новосибирск, в Иркутск. Все, кого я встречал там, говорили со слезами на глазах, что они хотят успеть ещё пожить на родине или умереть там.

Во время гонений и тяжёлых испытаний люди понимали ценность духовной жизни. Это была единственная опора, которая давала силы жить, надеяться и даже петь. Знаменитый гимн Omaal mааl о том, что люди мечтали вернуться на свои родные земли, потому что там церковь, могилы отцов и дедов. Но они также понимали, что эта земля не наше отечество. Господь приготовил нам обитель на небесах.

«Мы вернулись в родное село, но там нас встретила милиция. Мы считались неблагонадёжными»

Ирия Богуслова (Татти)

Я родилась в 1938 году в деревне Пугорево, Всеволожский район, приход Рябово. Мама была ингерманландкой, а папа — финн. Сейчас, думая о своей жизни, я понимаю, что Божья помощь сопровождала меня всю жизнь.

Вечером 1942 года в наш дом пришли, чтобы выслать в Сибирь. Детей в семье было уже трое: братику — полтора года, мне было четыре и сестре — восемь лет. Папы дома не было. Он работал посменно. Мама одела меня, поставила на скамеечку и отвлеклась на братика. Я упала, и у меня сильно кровь пошла носом. Конвоиры увидели и разрешили нам поехать утром. А утром пришёл папа, и мы поехали вместе.

У нас была кошка. С собой мы её не взяли, отнесли соседям, а они её почти сразу же сварили. Конечно, детям об этом не сказали. Мама уже потом рассказывала.

По дороге через Ладогу умер мой братик. Мама не плакала. Сказала: «Бог прибрал. Хорошо, не будет мучиться». До города Иликамска на строительство Ангаро-Енисейского тракта мы добирались на плотах пять суток.

По прибытии папа заболел открытой формой туберкулёза. Нас поселили в барак, где жили ещё 30 человек. Отец кашлял, начальник испугался, что он всех перезаражает. Как только Ангара замёрзла, он посадил нас в машину и сказал: «Уезжайте. До весны вас никто не хватится». Это спасло нам жизнь. Мы приехали в Тулун. Там у мамы сестра работала в больнице. Она устроила маму санитаркой, нам дали жильё. Мама могла остатки еды забирать, выдавали хлебные карточки. Так мы пережили голод. Папа поправился.

Однажды сестра пошла за хлебом. Ей было девять лет. Вдруг мальчик выхватил у неё карточки и убежал. Сестра пришла домой без хлеба, вся в слезах. Мама сказала: «Давайте помолимся и ляжем спать, а наутро — что Бог даст». Спать мы легли голодные. Мы жили в квартире на четыре семьи. На кухне была большая плита. Входная дверь не запиралась. Воровать всё равно было нечего. Наутро мама увидела, что на плите спит мальчик, а в кармане у него наши хлебные карточки. Она карточки у него забрала, но не ругала совсем.

Когда закончилась война, мы вернулись в родное село, но там нас встретила милиция. Мы считались неблагонадёжными, приказали уехать через 24 часа. Поехали в Эстонию, в никуда. Была зима. На вокзале нам переночевать не разрешили. И снова Бог помог нам. Встретили пьяного мужичка, и он привёл нас к себе домой. Мы переночевали в тепле, а утром папа пошёл искать работу. В общем, мы там устроились. Папа на хуторе работал, мама за стариком ухаживала, сестру взяли в няньки. Я пошла в эстонскую школу-интернат в первый класс.

В 1948 году нас опять отправили в Сибирь. Но прожили мы там недолго, началась вербовка на лесозаготовки. Нам сказали: «Хотите на родину?» Все, конечно, согласились, но нас привезли в Карелию. Всё равно это уже было ближе к дому. Там было самое счастливое время в моём детстве. Я жила с родителями. У нас была корова, молоко. Вокруг было много семей финнов-ингерманландцев, мы могли говорить на родном языке.

У мамы с папой был радиоприёмник. Его очень берегли. Папа настраивал его на Финляндию, к нам собирались другие ингерманландцы, и мы слушали проповеди. Потом вместе пели и молились.

Жили мы в сарае, который папа отремонтировал. С нами попросилась жить одна женщина, она была уже в годах, Анна-Мария. Она знала Библию наизусть. Керосина было мало. Тёмными вечерами при свете лучины она рассказывала мне разные истории об ангелах, об Иисусе, о том, как Бог любит детей.

Только в 1956 году мы смогли вернуться на родину. Я сохранила письмо нашей дальней родственницы. Она уехала в Финляндию и вернуться домой не смогла.

«Когда тётя Лена вернулась, то упала на колени и целовала землю»

Алла Митченкова

Раньше здесь только ингерманландцы жили. Потом началась война, и немцы отправили их в Финляндию. Бабушка умерла от тифа. Дедушка с мамой и её младшим братом работали на хуторе в городе Турку. Жили хорошо. Там была корова, мама пекла хлеб.

В семье всё время слушали радио. Как только узнали, что освободили Тосно, Шапки, Надино, то написали заявление, что хотят вернуться домой. Они были хорошими работниками, поэтому их отпустили не сразу. В итоге получилось уехать, но домой они не попали. Их привезли в Ярославскую область. А там глушь такая. Не было света, бань, есть было нечего. Это был 1945 год. Там мама познакомилась с папой. Он как раз из армии пришёл. Вышла замуж. Он был русский, и теперь она могла вернуться домой.

Когда они приехали, увидели, что всё сожжено. Купили сруб от хлева. Отец построил дом. Маму очень долго не прописывали, потому что в паспорте было написано, что она финка. Она из-за этого на работу не могла устроиться. Нас уже трое было, когда она смогла прописаться. Стали обживаться, коровы появились, овцы, куры, гуси. Ну и зажили уже более-менее. А когда я выросла, сделала ей справку, что она не враг народа.

У мамы подруга была — тётя Лена. Она очень долго не могла вернуться. Их, как и многих ингерманландцев из Надино, сослали в Хибиногорск. Там очень суровый климат. Многие не выжили. Тётя Лена с мамой переписывались, и она всё писала: «Как же мне попасть на родину? Как попасть?» Смогла вернуться только в семидесятые годы. Тот дуб, что во дворе, это её папа сажал. Я навсегда запомнила, когда она вернулась, то упала на колени и целовала землю.

Мои бабушка и дедушка до войны ходили в церковь, пели в хоре. У мамы был очень красивый голос, и она часто пела молитвы на финском. Вся деревня под окнами собиралась, чтобы послушать. Я очень жалею, что язык так и не выучила. Отец был русский. Да и в школе нас обзывали чухнами. Мама говорила: «Чтобы вас не обзывали, учите русский». Мы не вступали ни в комсомол, ни в пионеры, так как наша семья была верующей. Нас и поэтому ещё обижали. Зато многие преподаватели нас поддерживали. Говорили, что из этих детей вырастут настоящие люди — те, которые будут любить родину, любить землю, любить людей. Так оно и вышло.

«Человек не может жить без веры»

Зинаида Куликова (Вайнонен)

Я родилась в землянке. Медсестру, которая помогала маме, звали Зиной, и меня назвали в честь неё. Раньше здесь одни финны жили. Моя мама была верующей, прихожанкой прихода Ярвисаари в посёлке Шапки. У мамы было семеро детей.

Когда началась война, мама с детьми прятались на горе в землянке. Было очень страшно. Летали бомбы. Дети плакали. Всех жителей эвакуировали на станцию Дно, а там холод, разруха, никакой еды. Четверо детей, моих братьев, погибли от голода.

В 1943-м немцы хотели переселить нас в Финляндию. Мама была согласна, а папа нет. И мы остались. Если бы поехали, то, может, и выжили бы все.

Когда мне было пять лет, приехал финский пастор, чтобы крестить меня. Я испугалась. Он большой такой был, с бородой, в чёрной рясе. Тогда я ничего не поняла, а сейчас верю. Человек не может жить без веры.

«Меня поразило милосердие финнов. В нашей стране к нам так никогда не относились»

Хельми Яковлева

Я родилась в 1940 году в деревне Аляпурскова. В 1941 папа ушёл на войну. И погиб. Немцы в течение двух-трёх месяцев после начала войны уже были на нашей земле. Мы жили в холодной землянке. Однажды к нам пришли немцы. Они искали партизан. Дома были брат и тётя. Брат так сильно испугался, что запрыгал на месте. Так заработал порок сердца.

В 1941 году у мамы родилась девочка. Но через полгода она умерла от голода и холода. Потом немцы отправили нас в Финляндию. Я этого не помню, мне было три годика, но мама рассказывала, что было очень страшно. Стреляли и русские, и немцы.

В Финляндии жили очень тяжело. Помещик, который нас взял, получал карточки от государства и забирал их себе, потому что на это можно было купить сахар и муку. Когда мама об этом узнала, она пришла к нему и сказала, что ей жить не на что. Он засмеялся, но карточки давать стал.

Когда мне было 8, а брату — 10, нас на товарном поезде отправили в Карелию. Ехали месяц. Поезд иногда останавливался. Однажды мужики пошли в поле, чтобы сено животным набрать. Мама пошла с ними, она везла корову. И вдруг поезд двинулся. Мама вцепилась в перекладину последнего вагона и так ехала ни жива ни мертва. Вдруг впереди показался огромный мост. Она думала, что погибнет. Но случилось чудо — загорелось заднее колесо вагона, и поезд остановился. Мама осталась жива.

Приехали в Карелию, а нам говорят, что для работы нужны только мужики. Мамочка заплакала. Ей сказали: «Ладно, дадим лошадь, будешь возить сено».

Мы жили очень бедно. Мама всегда брала на работу бутерброд, а вечером приносила его обратно. А нам говорила, что это зайчик хлеб передал. Мы так радовались.

Там была школа только до четвёртого класса, и, когда нужно было переходить в пятый класс, нас никуда не отпускали. Сказали, что мы высланы навсегда. Мама уговорила отпустить нас учиться, и мы уехали в Сегежу, это тоже в Карелии. Там я проучилась с пятого класса до десятого.

В 1958 году мы вернулись в родные края. От нашего дома ничего не осталось, только место под погреб и деревце у дома. На станции Тайцы был богатый совхоз, и там была работа. Одна женщина пустила нас на первое время. Мы жили у неё, работали и платили за жильё. А потом мама купила сруб.

Нас осталось трое — тётя, я и мама. Бабушка умерла ещё в Карелии. Брат умер в 1955 году после неудачной операции на сердце. Мама сама крышу крыла дранкой. Фундамент заливали мы с ней вдвоём. Мешали раствор вручную и заливали. Стёкла заказала и тоже сама поставила. Работа кипела. Нужно было начинать жизнь сначала.

Мама с детства была лютеранкой. В Тайцах церкви не было, но постепенно начали образовываться христианские группы. Мы собирались вместе, Библию читали. Мама насильно к вере не приучала. Она читала Библию, пела гимны. А я всё слышала.

В 1992 году я стала прихожанкой церкви Святой Марии. Финны подарили большой орган, помогли с ремонтом в храме. Они привозили гуманитарную помощь, одежду, продукты. Меня тогда очень поразило это милосердие. В нашей стране к нам так никогда не относились.

«Язык матери никогда не нужно забывать»

Валентина Юдина (Стюф)

Я родилась в 1937 году в деревне Кирьямо. Папа был русским, а мама — ингерманландская финка.

Хорошо помню, как мы жили в оккупации под немцами. Был сильный голод, скот отобрали. Ели траву, сушили картофельные очистки. Немцы давали нам хлеб наполовину с опилками. По деревням ездил финский поп. Он получил разрешение от немцев крестить детей и отпевать умерших. Тогда и меня крестили. Я до сих пор помню детскую молитву.

В ноябре 1943 года нас депортировали отсюда. Из детей я была одна. Младшая сестра умерла от дизентерии. На товарных вагонах нас привезли сначала в Котлы. Здесь было страшно: грязь, вши, голод. Я слышала бомбёжки. Они были очень близко. Помню вагоны со скотом, который отправляли немцам. Вся платформа была наполнена свиньями, они визжали. Я много помню. Такие события запоминаются на всю жизнь.

Потом мы оказались в Финляндии. Там нас хорошо приняли — дали жильё, работу предоставили. Папа работал кочегаром в городе Котка, а мама была беременная. В 1944 году родила сестру Лизу. Всё было хорошо — пелёнки, молоко, масло давали бесплатно, были хлебные карточки. Мне было уже семь лет, и я пошла в первый класс в финскую школу.

Я запомнила, что первым уроком был закон Божий. Проучилась я меньше года. Помню, мы готовили с детьми театральную постановку к Рождеству, но всё сорвалось. Вышел приказ, что всем гражданам Советского Союза нужно вернуться домой. Но в родные места нас не пустили, потому что мы оказались неблагонадёжными людьми.

Нас отправили в Новгородскую область, под Великие Луки, станция Лычково. Во время войны там проходили страшные бои, и всё было разрушено. Только железную дорогу восстановили.

Всё вокруг было заминировано. Детей не пускали в лес, потому что было опасно. Поселили нас в большом общежитии. Спали на нарах. Обогревались плитой. Ужасный голод был. Парили рожь на воде. Мне всё время хотелось хлеба.

Отец пошёл на стройку работать. У моей маленькой сестры пошли нарывы, она начала слепнуть, потом бельмо на глазу образовалось. Я заболела корью. И мы решили сбежать в Эстонию. Поднакопили денег, что-то продали и уехали. Там стали ходить по хуторам и просить милостыню. Кто хлеба давал, кто молока, кто пирогов. В одном хуторе было большое хозяйство: 20 коров, четыре тяжеловозные лошади. Нам разрешили остаться и дали жильё. Я пасла свиней, коров, стала учиться в эстонской школе. Язык быстро освоила и окончила семь классов. Училась я хорошо. Учителя часто говорили другим ученикам, что вот Валли русская, а язык знает лучше вас.

После смерти Сталина мы вернулись в родную деревню Кирьямо. Родители всю жизнь там прожили и там похоронены. Я вышла замуж и уехала в Лужицы. Я лютеранка. Раньше любила ездить в приход Скворицы. Туда приезжали финны, мы общались. Сейчас здоровье не позволяет далеко ездить. Хожу в православную церковь рядом с домом.

Однажды пастор Арво Сурво сказал мне: «Язык матери никогда не нужно забывать». И я помню финский, часто пою на нём.

«Нас выселяют, заберите нашу корову, пока не забрали в колхоз»

Изольда Ахонен

Мой дедушка был пастором, церковным старостой Кузёмкинского прихода. Его забрали в 1935 году. Подъехал «чёрный воронок». Вышли люди. В церковь они не зашли, попросили позвать церковного старосту. Дедушка вышел, взяв машинально с собой карманную Библию, его забрали.

Бабушку отправили в ссылку в 1937 году. Тогда всем, кто старше 14 лет, приказали собраться на улице. У бабушкиного сына был уже ребёнок маленький, его не разрешили взять с собой. Его жена потом с ума сошла от горя. Моей маме было 14 лет. Она была очень красивая. У неё были длинные густые чёрные косы до пояса. Братья спутывали ей волосы и прятали её в них, говорили, что она больна тифом, чтобы конвоиры её не тронули.

Погрузили всех в телячьи вагоны и повезли в Казахстан. Бабушка рассказывала, что было очень душно, не давали воды и еды. Очень много людей погибло дорогой.

Когда они приехали в Казахстан, их выгрузили в степь под палящее солнце, не было никаких условий для жизни. Люди сами выкопали себе землянки, колодцы, чтобы была вода. Вернулись оттуда единицы, бабушка выжила чудом.

В 1939 году бабушка вместе с детьми сбежала в Сызрань. Она поступила в колхоз, работала на пасеке пчеловодом. Мама вышла замуж. Потом началась война, земля смешалась с небом. А в 1946 году мы приехали на родину, домой, в деревню Большое Кузёмкино.

Тут после войны всё разрушено было. Сильный голод был. У меня братик был маленький — Витя. Однажды мы готовились к Пасхе. Мама дом весь вымыла: полы натёрла, занавески кипенно-белые повесила. Воду кипятить поставила и заплакала, что положить туда совсем нечего, еды не было. А вечером хватились, что моего братика нет. Он всегда со мной в комнате спал. Пошли искать, а он во дворе сидит на коленях напротив полной кроваво-красной луны и шепчет: «Боженька, Боженька, дай нам корову. Молочка хочу».

И так повторял много раз. Мама взяла его на руки и унесла в дом. А тут соседка-финка прибегает. Бегите, говорит, к нам. Нас выселяют, заберите корову, пока не забрали в колхоз. Такая радость была у нас.

Дедушка вернулся в 1947-м. Но прожил всего четыре месяца: его здоровье было подорвано изнурительными работами в ссылке. Он не любил говорить о том, как жил там. Только часто в молитве благодарил Бога, что ему удалось выжить в этом страшном месте.

В детстве я начала писать стихи. Они помогают мне многое пережить, забыть, принять. Это отрывок из стихотворения, которое посвящается ингерманландским финнам, в память о тех, кто не вернулся домой.

Под грифом «секретно» в секрете не всё,

Не скрыть навсегда эти белые пятна.

Аресты, расстрелы, людские мученья

Канули в вечность — нет виноватых, нет объяснений,

Правду не скрыть, как не спрятать и зло.

Каждый в ответе в свой час за своё.

Без малых народов больших не бывает,

Внуки и правнуки память их чтят.

«Они никогда не жаловались и всё происходящие с ними воспринимали как должное»

Эльза Дмитриева

В семье было 12 человек. После войны осталось четверо.

Когда началась война, моей маме Айно было девять лет. Немцы отправили их в Эстонию в концлагерь. Они жили в страшных холодных бараках. Кормили очень плохо. Иногда давали селёдку, но она была протухшая. Не хватало воды. Многие умирали от голода и обезвоживания.

Вскоре дошёл слух до Финляндии, что ингерманландские финны содержатся в концлагерях. Вышло распоряжение освободить их и отправить на вольное поселение в батраки к эстонцам. Мама с бабушкой оказались в эстонской семье. Мама была маленькая, но уже умела доить корову. Учиться возможности не было. Но хорошо знала немецкий, понимала эстонский.

После окончания войны все думали, что им разрешат вернуться домой. Они не знали, что многие деревни стёрты с лица земли. Но была надежда. По распоряжению властей их собрали в эшелоны с надписями «добровольные переселенцы» и отправили в Карелию на станцию Пай.

Там снова их ждали грязные дырявые бараки, болезни, голод, смерти. Но они никогда не жаловались и всё происходящие с ними воспринимали как должное. Вспоминали свою бывшую жизнь. Веру не теряли никогда. Молились — и что-то происходило, и болезни отступали. Они знали, что они с Господом, они не одни. Это их укрепляет, объединяет и помогает другим. Все смотрели на них как на странный народ, который поёт песни, благодарит Бога, несмотря на то, что пришлось пережить.

Когда немцы окупировали деревни, они взяли с собой только маленькие Библии и песенники на финском. Немцы не отбирали. Они видели, что люди очень дорожат этими книжками с крестиками.

Собирались тайно, изучали Слово, пели, проводили конфирмации тайно в лесу.

Мама очень хорошо помнила все эти события. Когда рассказывала, я всё представляла, словно кадры из фильма. Но о политике мы не говорили никогда. Помню в детстве я спросила: «Кто лучше, Сталин или Гагарин?» Мама ответила, что Гагарин, и всё. Больше ничего не говорила. Дома говорили по-фински. До шести лет я не знала русский.

Я унаследовала тягу к родной земле. Я живу на землях Ингерманландии. Это земли моих предков, и не важно, принадлежат они шведам, финнам или русским.

Здесь похоронены мои родители.