«Детки» Полли Борланд: мир, полный «вызывающих неуютное чувство странностей»

Издательство Ad Marginem выпустило книгу «Под ударением» с эссе американской писательницы, литературного, художественного, театрального и кинокритика Сьюзен Сонтаг. В сборник вошли её тексты, написанные с 1982 по 2001 год. С разрешения издательства публикуем эссе «Детки Борланд» о серии фотографий австрийской и американской фотохудожницы Полли Борланд, опубликованной в 1999 году.

Борланд провела некоторое время в комьюнити мужчин, которые в обычной жизни работают дальнобойщиками, бухгалтерами и учителями, а в свободное время «играют» в детей: одеваются в одежду наподобие детской или щеголяют в одних подгузниках, сосут соски, просят других взрослых покатать их в коляске.

Для многих из героев фотографий Борланд — это просто способ побыть уязвимыми и ранимыми, чего им не хватало в их детстве. Но сторонний наблюдатель, конечно, будет шокирован и подумает, что есть в этом что-то инфантильное, непристойное и даже, возможно, противозаконное. Сонтаг сравнивает жизнь этих людей с одним из миров, который посетил Гулливер, и рассуждает о том, можно ли их осуждать.

Детки Борланд

Заглавие — Малые дети. Больше единицы. Группа. Похоже, это товарищество. Больше чем одно товарищество, или кружок, или компания. Мир.

Альбом фотографий, искусно расположенных, вводит в этот мир.

Одной фотографии было бы недостаточно. Или двух. Или трёх. Чтобы показать мир, требуется обилие фотографий, причём идущих в последовательности. Первые — первыми. Напоследок — последние.

Последовательность будет туром по этому миру. Путешествием. Посвящением.

Вначале — фрагменты декора. Маленькое розовое атласное платье. Плюшевый медведь. Красочная простынка со зверюшками. Затем, постепенно, проступает человеческое присутствие. Пара туфель. Тапочки с мордочками кролика. Ступня. Колено.

Пройдёт время, прежде чем мы увидим лица.

Что-то не складывается. На кадрах — все атрибуты детской. Однако человеческое присутствие непропорционально велико, безобразно — по природе оно бробдингнегское.

Мы ожидаем увидеть детей. Но перед нами, кажется, взрослые мужчины. Кожа младенцев, настоящих младенцев, совершенна. У этих людей кожа грубая, угреватая, поросшая волосами (иногда встречаются татуировки); их тела в основном дряблые или щуплые. Объектив Полли Борланд изучает их очень пристально.

Крупный план обнажает уродство. По сравнению с совершенством новорождённого взрослый безобразен.

Прибыв в страну, обитатели которой — великаны ростом более двадцати метров, Гулливер отмечает, что, если видеть нечто в увеличенном масштабе, невозможно не поражаться изъянам. Он вспоминает, что в стране, из которой он только что приехал, где сам был великаном, ему казалось, «что нет в мире людей с таким прекрасным цветом лица, каким природа одарила эти крошечные создания», тогда как его маленькие новые друзья находили его самого невообразимо уродливым:

Во второй части «Путешествий Гулливера», застряв среди людей Бробдингнега, где сам он — лилипут, Гулливер находит их великанские тела и лица настолько же отталкивающими, насколько безобразным, с близкого расстояния, насколько сам он казался жителям Лилипутии. Но даже оторопев от внешности гигантов, Гулливер говорит себе, — благодаря развившемуся в нём здоровому культурному релятивизму, — что бробдингнегцы, вне всякого сомнения, так же красивы, как все другие люди на свете.

Мир, согласно Джонатану Свифту, — в изображении Полли Борланд — полон вызывающих неуютное чувство странностей.

По меркам младенца всякий взрослый груб и уродлив. Никакая самая прекрасная кожа не выдержит пристального взгляда фотокамеры.

Красота, очарование — и безобразие — это во многом вопрос благоприятного или несуразного масштаба и расстояния. И с этим — масштабом, фактором близости или отдалённости — фотографам приходится постоянно иметь дело.

Разумеется, «близость» существенно важна с точки зрения воздействия и значения этих фотографий.

Практически все снимки сделаны в типовых, скудно меблированных помещениях. Можно предположить, что модели Борланд прячутся в этих жалких, оклеенных обоями и, вероятно, небольших комнатах, которые нам, впрочем, не показывают целиком. Иногда они лежат. (Младенцам нужно много отдыхать.) Или же они активны. Нам также, похоже, дают подглядеть за шумной вечеринкой. Это вечеринка малышей. Детки ночуют в гостях у друзей.

Фотограф проник в пространство, где разворачивается тайная жизнь личности. Это частное пространство, арена банальной жизнедеятельности — однако плач, слюноотделение, еда, сон, купание, мастурбация здесь приобретают характер странных ритуалов, потому что они совершаются взрослыми мужчинами, одетыми и ведущими себя как маленькие дети.

Достойно удивления, что на одной из последних страниц альбома появляется фотография троих «деток» при полном параде на улице в городском предместье. (Австралия? Англия?) Поразительно, что кто-то из моделей Борланд рискнул выставить себя на обозрение случайным прохожим.

Прогрессия фотографий. Нас знакомят с этим миром посредством частей тела, странно оформленных и обрезанных в кадре. Отказ от демонстрации лиц в первой части и большое число кадров, снятых с верхней точки, словно утверждают чувство превосходства, которое мы, созерцатели образов Борланд, должны испытывать (поначалу) в отношении этих скрытничающих чудаков.

Мы смотрим на них. Они не смотрят на нас. Нам редко показывают, как смотрят эти дети; или же это взгляд «в детском стиле», рассеянный или, наоборот, свидетельствующий о самоуглублённости.

Весьма уместно, что книга заканчивается фронтальным фотопортретом одного из «малышей», теперь в обычном, взрослом, обличье — он даже выглядит симпатичным и пристально смотрит в объектив, на нас. Он возвращает нам взгляд. Наконец-то.

Уже давно фотокамера несёт нам новости о сумасбродах, дзанни и париях, об их страданиях и причудах. Так нам показывают банальность ненормального. Так из всех нас делают вуайеристов.

Однако перед нами собрание работ, свидетельствующее об особой одарённости художника. Снимки Борланд представляются компетентными, проникнутыми сочувствием; здесь мала дистанция и слишком высока степень знакомства с моделями, чтобы говорить о простом любопытстве. Здесь нет пронзительности, бесхитростности взгляда, свойственного фотографиям Дианы Арбус. (Не сомневаюсь, что Арбус заинтересовал бы сам предмет, но она бы, конечно, сфотографировала этих «детей» по-другому.)

Рьяная колонизация новых, особенно рискованных тем — одна из главных традиций фотографии.

Вот — говорит эта книга — образец поведения, который правомерно претендует на наш интерес и внимание. На снимках отражена простая истина о человеческой природе, которая кажется слишком очевидной, для того чтобы её постулировать (соблазн возвращения в детство? удовольствие от мнимого возвращения в детство?), но которую никогда не пытались представить с такой непосредственностью и остротой. Фотографии взывают к нашему чувству самоотождествления («Ничто человеческое мне не чуждо») — побуждая признать, что и мы способны испытывать схожие чувства, даже если изумлены тем, что некоторые среди нас решаются, не опасаясь огласки, разыграть свои фантазии наяву.

Шокируют ли эти фотографии?

Некоторые, очевидно, находят их шокирующими. Вероятно, это не те же люди, которых возмущают сексуальные снимки Роберта Мэпплторпа. Здесь шок порождён сценами из интимной жизни взрослых мужчин, которые, похоже, полностью отреклись от своей сексуальности.

Что до меня, я не считаю эти снимки ни шокирующими, ни даже внушающими беспокойство. (В жизни меня шокирует жестокость, а не грусть.)

Шок — впоследствии перерастающий в агрессивное неодобрение — кажется мне несколько бессмысленной реакцией на взрослых, которые с немалым драматизмом встали в позу беспомощности.

На большинстве снимков модели сидят, лежат, ползут. Они часто в кроватях или на полу. Они редко стоят в полный рост.

Они желают выглядеть маленькими. Но это, разумеется, невозможно. Вместо этого они выглядят сконфуженными.

Считается, что, когда фотографирование служит целям антропологии или этнографии, модели фотохудожника, которые выглядят определённым образом, в действительности себя не видят.

Однако эти снимки подсказывают, — некоторым именно эта их особенность внушает тревогу, — что модели Борланд не только хотят выглядеть таким образом, но и жаждут, чтобы их увидели.

В значительной степени сексуальные игры, воспринимаемые как девиантные, — это театр. Для них требуются костюмы. Они зависят от реквизита. Мир, созданный этими взрослыми, можно считать сексуальной фантазией; пусть даже большинство из них, будучи «пуристами детства», не живут половой жизнью.

В этих депрессивных комнатах разворачивается своеобразный театр. Это время игры.

Но здесь вовсе нет притворства.

И никаких манипуляций с камерой. Никакой обработки. В фотопроекте Борланд фотография — как некогда — след или отпечаток настоящего. Заключён негласный договор: эти люди — действительно (часть времени своей жизни) такие, как на снимках; они не устраивают для фотографа шоу. Поистине, Борланд должна была провести в их обществе долгие часы, завоевать их доверие, подружиться с ними, чтобы сделать эти снимки.

Вообразите, что бы мы чувствовали, если бы узнали, что эти мужчины — актёры, и что снимки были сделаны в течение единственного дня в некоем одном доме, а не в течение нескольких лет и в разных странах (как это было на самом деле).

Сила воздействия картинок зависит от доверия к фотографу — ничто здесь не придумано ради эффектного кадра.

Но нечто раскрывается в кадре.

Действительно ли эти «дети» уродливы — скажем, как люди в «Платланде» (Platteland) Роджера Баллена (1994)?

В чудесном альбоме Баллена c фотопортретами белых вырожденцев в сельской Южной Африке непривлекательность моделей и комнат, которые они населяют, имеет моральный и в конечном итоге политический подтекст. Здесь уродство будто свидетельствует об ужасающем обнищании духа и материальных обстоятельств. В альбоме Борланд сообщение о непривлекательности «фотомоделей» прочитывается труднее. Можно заключить, что это — в основном проблема масштаба, то есть несоответствия между воплощённой фантазией о нежной детскости и большими телами этих взрослых людей. Но можно также предположить, возможно ошибочно, что только взрослые, которые именно так и выглядят, могли бы испытать желание сотворить с собой «такое».

Каковы границы привлекательности — и непривлекательности? Фотоизображения расскажут нам об этом больше, чем любое другое средство представления. Возможно, мы больше не способны думать о привлекательности тел и лиц за пределами самонадеянного объектива камеры. Увеличивая, умаляя — камера судит, камера раскрывает окружающее. Взирая на мир, который открыла для нас Борланд, мы не знаем, находимся мы в Лилипутии или в Бробдингнеге. Её блестящее достижение помогает нам понять, что, когда человек видит фотографически, он живёт в обеих странах.