«Может возникнуть ситуация, когда спрос на высшее образование превышает предложение»

Кто и почему изучает результаты введения ЕГЭ

— Какими исследованиями в области образования вы занимаетесь?

— Я занимаюсь анализом образовательных траекторий студентов в рамках более крупного проекта, который посвящён изучению доступности высшего образования, а точнее, источников и каналов неравенства при выборе вуза.

Основная идея такая, что вот уже в течение более чем десяти лет в России существует единый госэкзамен как основная форма отбора абитуриентов. И мы пытаемся ответить на вопрос, а действительно ли ЕГЭ создал равные условия для всех студентов, как это изначально декларировалось, или существуют отдельные категории учащихся, которые могут выигрывать (или, наоборот, проигрывать) в результатах ЕГЭ или в зачислении в вуз у других.

— Это одно исследование или серия разных?

— Это большой проект, в рамках которого мы провели более десятка отдельных исследований.

Мы начали с самого простого и посмотрели, действительно ли различаются успехи учащихся в зависимости от дохода семьи — выбирают ли богатые люди более эффективные стратегии подготовки к поступлению, поступают ли их дети потом в лучшие вузы. Мы увидели, что доход может быть одним из источников неравенства.

Далее мы смотрели, а приносит ли выгоду дополнительная подготовка к поступлению на курсах или с репетиторами. Опять же, когда ЕГЭ вводился, предполагалось, что теперь экзамен будет не привязан к определённым вузам. Идея в том, что ЕГЭ — это ещё и школьный экзамен, к которому можно подготовиться в школе без дополнительных вложений. Тем не менее школьники по-прежнему занимаются, и очень активно, на курсах и с репетиторами. Мы обнаружили, что действительно репетиторы могут дать положительный эффект — не слишком большой, но, например, если речь идёт о поступлении в селективный вуз, то занятия с ними могут сыграть достаточно важную роль.

Кроме того, мы изучали неравенство доступа к образованию в контексте образовательной мобильности, решения о переезде, смотрели на доступность в межрегиональном разрезе.

— Работа, с которой вы выступили на конференции исследователей высшего образования, — часть этого проекта?

— Да, это исследование касалось уже непосредственно механизма отбора. До этого мы рассматривали ЕГЭ просто как институциональный фон, на котором происходит поступление. Для исследования мы взяли самый близкий нам селективный вуз — ВШЭ — и селективный факультет экономических наук. Он действительно сталкивается с наплывом олимпиадников и высокобалльниками по ЕГЭ каждый год. Мы решили посмотреть, а отличается ли их успеваемость в дальнейшем, действительно ли олимпиадники учатся лучше.

— Почему вас, как экономиста, эта тема в принципе заинтересовала?

— Образование сейчас — это такая междисциплинарная область, исследованиями в которой занимаются и экономисты, и социологи, и психологи. В нашем Институте институциональных исследований работают люди с абсолютно разным бэкграундом, и каждый из них приносит свои методы, чтобы потом складывалась более целостная картина того, что происходит у нас в высшем образовании.

ЕГЭ — это всё-таки хорошо или плохо? Факты и мнения

— Как вы считаете, за десять с лишним лет практики, исследователи, абитуриенты «приняли» ЕГЭ?

— Дискуссии продолжаются и, я думаю, будут продолжаться вне зависимости от того, какой у нас будет механизм отбора. Каждый из механизмов имеет свои достоинства и недостатки.

По-прежнему время от времени возникают вопросы относительно формулировок конкретных заданий, относительно того, измеряет ли ЕГЭ знания или всё-таки на этот экзамен «натаскивают». Возникают иногда вопросы, связанные с честностью проведения экзамена, — к сожалению, иногда появляются сообщения о нечестных практиках в школах, где не очень внимательно следят за процедурой.

Но в целом мне кажется, что сама унификация экзамена, повышение прозрачности отбора в вузы — это безусловный плюс. Но, к сожалению, я не могу сказать, что измеряет экзамен и насколько он соответствует школьной программе. Это, наверное, вопрос к разработчикам экзаменационных вариантов.

— А в чём заключались основные недостатки предыдущей системы отбора?

— Механизм вступительных экзаменов при вузах, существовавший до ЕГЭ, тоже был кому-то удобен, а кому-то нет. Семьям, имевшим ресурсы для того, чтобы гарантировать поступление, он был удобен. У них был выход на репетиторов, которые часто работали в вузе или были членами приёмной комиссии, были возможности отдать ребёнка на подготовительные курсы в вузе, где, собственно говоря, очень часто решались экзаменационные задачи. Для них это было хорошо.

Плохо было для остальных, кто жил в другом городе, у кого не было возможности ознакомиться с программой экзамена. И мне кажется, что ЕГЭ решил очень много важных проблем и, безусловно, повысил доступность высшего образования за счёт стандартизации правил приёма.

Теперь не нужно изучать требования и методички каждого конкретного вуза, и у студентов появился множественный выбор — возможность подавать одновременно заявления в несколько вузов и не бояться, что в них назначат экзамены на один день и придётся выбирать. На мой взгляд, это снизило связанные с поступлением стресс и издержки.

Кроме того, к положительным эффектам можно отнести то, что введение ЕГЭ снизило коррупцию в вузах при приёме и сделало процесс поступления гораздо более прозрачным, чем он был до этого.

— Противники ЕГЭ часто говорят, что теперь старшеклассники учат только то, что понадобится на экзамене, и игнорируют остальные предметы. Как вы считаете, «натаскивание» на ЕГЭ — реальная проблема?

— Мне кажется, что с введением ЕГЭ снизился существовавший раньше разрыв между тем, чему фактически учили в школе, и тем, что нужно было знать при поступлении. Бывали такие случаи, когда программа поступления соответствовала школьной, но формат вступительного испытания был достаточно специфическим, и у того, кто с ним не был знаком, вероятность сдать экзамен была невысокой. То есть делали экзамены «для своих».

Поэтому, когда говорят, что сейчас в школах происходит натаскивание на ЕГЭ, хочется спросить: ну а раньше разве не происходило натаскивание на конкретный вступительный экзамен? И тогда одиннадцатиклассники, которые готовились к поступлению, практически не ходили в школы, тратили вместо это время и деньги на занятия с репетиторами и на курсах либо на подготовку и участие в олимпиадах. Сейчас, по крайней мере, учебный процесс вернулся в школу.

— Ещё одно популярное возражение — что траектория выбора вуза теперь часто выглядит так: «Поступлю туда, куда хватит баллов». Есть мнения преподавателей, что это привело к росту числа немотивированных абитуриентов, которые ничего не знают о выбранной специальности до поступления. На ваш взгляд, это мнение отражает реальность?

— Не могу с этим согласиться. Всё-таки абитуриенты готовятся к поступлению на определённую специальность, они должны понимать, какие экзамены будут сдавать. Не думаю, что они подают заявления на совершенно разные специальности, лишь бы пройти. Обычно с выбором вуза определяются где-то за год до поступления и в течение этого года готовятся и в школе, и дополнительно к тем экзаменам, которые нужны при поступлении. У наших абитуриентов нет времени, чтобы подготовиться ко всем экзаменам в формате ЕГЭ! Соответственно, нужно выбирать какие-то направления.

И с другой стороны, я не могу сказать, что до введения ЕГЭ выбор был гораздо более осознанным. Всё равно были какие-то альтернативы тоже из разряда одной специальности — если это математическая специальность, то учим весь 11-й класс математику.

В мониторинге экономики образования есть опрос студентов о том, как они выбирали вуз. Обычно в ответах звучат рациональные причины: хорошая репутация, хороший состав преподавателей, возможности найти работу после окончания и так далее. То есть студенты обычно понимают, зачем они пришли в этот вуз. Всегда, правда, есть и небольшая доля студентов, которые отвечают, что родители заставили пойти или, например, вуз просто находится недалеко от дома.

Предпосылки исследования: как приём по итогам олимпиад создаёт неравенство

— Ваше исследование основано на том, что участие в олимпиадах школьников стало полноценным вторым треком поступления наряду с ЕГЭ. Как вы считаете, когда это произошло? Кажется, что ещё лет десять назад было меньше или олимпиад, или участников в них.

— Олимпиадное движение имеет достаточно богатую историю. До введения ЕГЭ олимпиады администрировались, как правило, вузами. Это был такой аналог первой волны приёма. Например, весной каждый вуз проводил свою олимпиаду и зачислял самых талантливых финалистов.

Сейчас же есть общий список олимпиад, который утверждается ежегодно, и победители и призёры олимпиад имеют различные льготы при зачислении. Мне кажется, что количество олимпиад возросло, и школьников, которые становятся победителями и призёрами, тоже стало больше.

Раньше бюджетные места в вузах распределялось таким образом, чтобы их хватило и на олимпиадников, и на тех, кто будет сдавать экзамены в основной процедуре набора. Сейчас же очень часто складывается ситуация, когда после того, как олимпиадники предъявили своё право на льготное поступление, бюджетных мест остаётся слишком мало либо не остаётся вовсе.

— Это касается только топовых вузов?

— Да, поскольку олимпиадники концентрируются именно там. В общем количестве поступающих доля победителей олимпиад невелика. Но олимпиадники нацелены на поступление в топовые вузы, которые дают самую высокую отдачу от образования. Ситуация, когда все или почти все бюджетные места в них занимают олимпиадники, в результате может привести к тому, что из всех поступающих по ЕГЭ примут только тех, кто получил самый высокий балл.

Условно говоря, абитуриента со средним баллом 90 возьмут, а с баллом 89 уже не возьмут. Но 89 баллов — тоже очень много, надо постараться, чтобы сдать три или четыре предмета в среднем на 89 баллов. Поэтому и возник вопрос о неравенстве в зависимости от того, поступает человек по олимпиаде или на общих основаниях.

При этом при зачислении олимпиадника, по сути, учитываются его знания только по одному предмету — по которому он выиграл олимпиаду. На ЕГЭ по остальным предметам ему тоже нужно набрать проходной балл, но это, в принципе, не так сложно. А для поступления по ЕГЭ нужно все три-четыре предмета сдать на очень высокие баллы. И возникает вопрос: а справедливо ли, что один человек усиленно занимается, например, только математикой, чтобы выиграть по ней олимпиаду, а другой серьёзно готовится и по математике, и по обществознанию, и по английскому, чтобы хорошо сдать ЕГЭ?

— Раньше такой конкуренции за бюджетные места между олимпиадниками и теми, кто поступает на общих основаниях, не было, потому что вузы сами определяли количество мест, которые они отдадут олимпиадникам?

— Да, обычно зачисление олимпиадников происходило раньше, чем основной конкурс в летнюю сессию. Вуз заранее готовил для победителей олимпиад определённое количество мест и не мог зачислить их на первый курс больше установленного лимита, то есть среди олимпиадников всё равно тоже проходил отбор. А оставшихся мест было достаточно для тех, кто шёл на общих основаниях — сдавал экзамены в вузе.

Поскольку сейчас все абитуриенты подают документы одновременно, может возникнуть ситуация, когда спрос на высшее образование превышает предложение. В ряде случаев вузы за свой счёт добавляют определённое количество бесплатных мест, чтобы помимо олимпиадников принять людей по результатам ЕГЭ.

Кто учится в вузе лучше — олимпиадники или высокобалльники по ЕГЭ

— Давайте вернёмся к вашему исследованию успеваемости студентов, которые поступили в вуз благодаря олимпиаде, и тех, кто поступил на общих основаниях (с высокими баллами ЕГЭ): что оно показало?

— Оно показало, что на первом курсе олимпиадники получают немного больше баллов, но не по всем предметам, и позже это различие сглаживается. То есть на первом курсе они могут вырваться вперёд за счёт предмета, по которому писали олимпиаду.

— Но ведь олимпиадники, сосредоточенно готовясь только к одному предмету, по другим могут, наоборот, не иметь достаточных знаний, а значит, и в вузе учиться по ним хуже. Вы установили такие последствия?

— Нет, нельзя сказать, что олимпиадникам не хватает каких-то знаний. По некоторым предметам на первом курсе они учились лучше, а на втором курсе различий между их академическими результатами и результатами тех, кто поступил по ЕГЭ, уже не было.

Но вопрос о том, почему различия успеваемости постепенно сглаживаются, требует дополнительной проработки. Мы предположили, что причиной могут быть эффекты сообучения — студенты, которые учатся вместе с сильными олимпиадниками, пытаются расти до их уровня. Или наоборот — сильные олимпиадники поступили и выдохнули, расслабились.

— И как это можно проверить?

— С помощью сетевого анализа можно посмотреть, как образуются группы общения студентов и как взаимодействие тех, кто поступил по ЕГЭ и по олимпиадам, влияет на успеваемость. Ведь обучение в университете зависит, хотите вы того или нет, не только от способностей студентов и таланта преподавателей. Косвенно на него смогут влиять однокурсники и их поведение.

Олимпиады — шанс для самых одарённых или для тех, у кого есть ресурсы?

— Вы изучали влияние олимпиад на неравенство при поступлении, а что известно о неравенстве в доступе к самим олимпиадам? Одно дело школьные и муниципальные этапы, а для высоких уровней уже обычно нужна специальная подготовка.

— Подробно само олимпиадное движение я не изучал, всё-таки в нашем проекте нам было важно показать различия в успеваемости тех, кто уже поступил. Но это, безусловно, интересный вопрос, потому что участие в олимпиадах тоже может быть одним из каналов возникновения неравенства. Если человек «пролетает» мимо олимпиадного движения, он упускает один из шансов на поступление в селективные вузы.

А на возможности участия влияют многие факторы. Например, у человека из небольшого города или сельской местности может не быть нормального доступа к интернету. Плюс, чтобы ездить на олимпиады, нужны деньги на билеты и на гостиницу, где остановиться. И, конечно, в некоторых школах есть специальные факультативы по подготовке к олимпиадам.

Нужно учитывать, что олимпиадные вопросы достаточно специфические, и не во всех школах есть учителя, которые могут решать с учениками такие задачи. Это особый навык, для него зачастую требуется отойти от стандартов и требований единого госэкзамена. Так что да, в некоторых случаях может не быть достаточно ресурсов не только финансовых, но и школьных для подготовки к олимпиаде.

— Как вы считаете, могут ли в снижении неравенства в этом смысле помочь цифровые технологии? В этом году, например, школьные этапы Всероса проводились онлайн.

— С технологиями есть несколько проблем. С ними, например, сталкиваются вузы, которые тоже проводят олимпиады. Во-первых, не везде есть устойчивый интернет-сигнал, бывает, что соединение не позволяет подключиться в то время, когда нужно отвечать на вопросы. Второе, что меня беспокоит в онлайн-проведении олимпиад, — это насколько обеспечивается честность. Как можно проверить, что на эти вопросы отвечает действительно этот ученик, а не кто-то рядом сидит и ему подсказывает? К сожалению, это тоже большая проблема. Мне кажется, что всё-таки очные туры являются более честными. Может быть, при их проведении нужно подумать, как создать условия для участников из других городов, как обеспечить эту доступность.

Что ещё нужно исследовать, а что — изменить в системе

— С какими сложностями вы сталкиваетесь в исследованиях? Насколько доступны данные по тем же олимпиадам?

— Мы используем различные сведения. Во-первых, административные данные о наших студентах. Конечно, они все используются в анонимном виде, у нас нет информации о том, что это за человек. Во-вторых, существуют как минимум два крупных исследования студентов — это ежегодный мониторинг экономики образования и всероссийское исследование траекторий в образовании и профессии. В нём собираются данные об одних и тех же людях по мере их взросления. Оно началось, когда учащиеся окончили 9 класс, и продолжается до сих пор — они уже окончили вузы или колледжи, начали работать. Поэтому мы можем наблюдать их траектории.

Конечно, часто мы сталкиваемся с тем, что возникают вопросы к репрезентативности выборки или не хватает ответов на какие-то вопросы. Поэтому я всегда говорю, что всё-таки необходимо собирать данные в обобщённом виде по успеваемости всех школьников, чтобы отвечать на практико-ориентированные вопросы о доступности высшего образования.

— Вы уже упоминали, что ваше исследование относится к конкретному факультету конкретного вуза и транслировать результаты на другие вузы нельзя. Есть ли какой-то способ ответить в целом, насколько олимпиады хороши как траектория поступления в российские вузы?

— Я бы сказал, можно запустить подобные исследования во многих вузах и посмотреть, где олимпиадники учатся лучше поступивших по ЕГЭ, а где нет. Организовать такое исследование в рамках вуза не так уж сложно: нужны данные из приёмной комиссии о том, сколько они зачислили олимпиадников и сколько всего бюджетников, собрать дополнительную информацию о текущей успеваемости и, может быть, о социально-экономическом или школьном бэкграунде. Но проблема возникнет, когда мы попытаемся сравнить такие оценки по разным вузам. Можно ли сопоставлять, например, отличников разных университетов? Стандарты оценивания варьируют не только от вуза к вузу, но и могут быть абсолютно разными по образовательным программам или даже по курсам внутри одной программы.

Другое дело, что вузов, которые сталкиваются с наплывом олимпиадников, не так много. За пределами топового сегмента олимпиадники занимают меньше 30% бюджетных мест.

— А что, на ваш взгляд, стоит сделать, чтобы как-то выровнять это распределение? Ограничить число мест для олимпиадников в самых популярных вузах?

— Мне кажется, что возможное решение проблемы — разработка дополнительных мер финансовой поддержки студентов. Всегда жаль тех, кто не добрал всего несколько баллов до прохода на бюджет и был вынужден выбрать менее селективные вузы. Стоит подумать о совершенствовании механизма образовательного кредитования, чтобы образовательный кредит стал не таким пугающим, чтобы он стал популярным среди абитуриентов и их родителей.

И, возможно, стоит подумать также о предоставлении адресной помощи студентам со стороны регионов или самих вузов. Кроме того, можно вернуться к идее образовательных ваучеров. Тогда, собственно говоря, станет понятно, в какие вузы идут студенты и зачем. В принципе, сейчас по средним баллам ЕГЭ тоже понятно, какие вузы востребованы, а какие, к сожалению, еле набирают студентов на бюджетные места. Но ваучеры изменили бы ситуацию: сейчас вузы каждый год конкурируют за количество бюджетных мест, выделенных министерством, а если ввести ваучеры, вузам придётся что-то делать, чтобы привлекать абитуриентов, потому что всё будет зависеть от них.

— С какими ещё неотвеченными вопросами, помимо причин сглаживания разницы в успеваемости ко второму курсу, вы столкнулись в своём исследовании и куда двинетесь дальше?

— На самом деле мы уже проделали большую работу по изучению образовательного неравенства. Например, наши исследования показали, что девушки получают более высокие баллы в школе и в среднем более высокий балл ЕГЭ, чем юноши, и в вузе учатся лучше. Но потом, когда выпускники выходят на рынок труда, юноши получают более высокие заработные платы. И для меня интересен вопрос, когда происходит эта трансформация, почему разница в образовательных результатах в пользу девушек, а зарплаты выше у юношей.

И ещё есть большая тема для исследования в перспективе: посмотреть, что будет с ЕГЭ в ближайшие годы, как пандемия отразится на процессе поступления, подготовки к экзаменам и выбора вуза. Сейчас, например, достаточно актуален вопрос эффективности онлайн-занятий по подготовке к ЕГЭ. Раньше всё-таки в основном занимались либо в школе, либо с репетиторами или на подготовительных курсах очно. С удалёнкой из-за пандемии расширилось предложение онлайн-занятий, и нужно, мне кажется, понять, насколько они вообще помогают при поступлении.