Былое: «Сволочь какая-то, а не наука! Дураки писали!», или Как матросы на офицеров учились

«В состав этой группы, как это ни странно, входили главным образом самые простые матросы, не дотянувшие даже до льготного образовательного ценза, бойко читавшие и писавшие, но запинавшиеся уже на простой арифметике. Среди них три четверти было „стариков“, то есть более старых по годам (лет 30), а главное — старослужащих, вступивших во флот ещё при царе по военным, а то и довоенным мобилизациям и проделавших всю кампанию в действовавшем флоте. „Молодые“, то есть и по годам молодёжь, и по службе во флоте, завербованные пресловутым „Бюро для найма моряков“ уже после Октября 1917 года, — в этой группе „прилежных“ насчитывались единицы.

Конечно, этой группе наука давалась весьма тяжело, и надо было видеть, с каким исключительным рвением, с какой чисто мужичьей настойчивостью, с какой упорной верой в свои силы и свой окончательный успех боролись эти недавние рулевые и сигнальщики с премудростями астрономии, навигации и даже с логарифмами.

<…>

Политическая обстановка и чрезвычайные обстоятельства на фронтах заставили советскую власть назначить продолжительность полного курса в шесть месяцев с таким расчётом, чтобы к весне 1919 года флот можно было укомплектовать первым выпуском красных командиров-моряков. Но это был только первоначальный теоретический план, не имевший никаких шансов на практическое осуществление, что не замедлило определиться в первые же недели учебной работы.

Например, на нашем штурманском отделе преподавались следующие предметы: астрономия, навигация, лоция, океанография, морские инструменты. Все эти предметы назначены были в размере прежних гардемаринских классов, в чём я мог убедиться, не забыв пройденного курса корпуса. Возможно ли было серьёзно говорить о прохождении курса, для которого прежде предназначалось три года, в шесть месяцев? Притом не следует забывать, что прежде к изучению этих предметов приступали молодые люди, окончившее полное среднее образование, а следовательно, располагающие достаточными прикладными знаниями, тогда как теперь на штурманском отделе только одна треть курсантов окончила среднее образование, ещё одна треть — четырёхклассное, прочие же не имели и последнего. Эти последние были приняты в изъятие из правил ввиду того, что приток прошений о поступлении был слишком слаб, желающие поступить не отвечали установленной образовательной норме и оставались незамещённые вакансии.

Естественно, что люди с четырёх-, а то и с двухклассным образованием даже при большой жажде знаний не в состоянии были постичь премудрость специальных наук. И это тотчас же обнаруживалось.

При решении, например, астрономических задач курсант наталкивался на необходимость решить треугольник, а между тем он не имел понятия, что такое синус.

В навигации при определении места нахождения корабля по трём предметам приходилось иногда искать центр треугольника, что было совершенно невозможно для части слушателей, незнакомой с геометрическим приёмом деления угла пополам.

В лоции поминутно требовалось знание если не английского языка, то хотя бы латинского алфавита. В океанографике камнем преткновения являлась неизменно физика.

<…>

Теперь, возвращаясь к «группе прилежных», с какими трудностями, часто непреодолимыми, им приходилось бороться. Помню некого В., бородача лет 30, а может, и больше, белобрысого, плешивого уже, с серым, измождённым кочегарной службой лицом. <…> С первого дня службы он был кочегаром — сперва младшим, затем старшим. <…> Но этого В., несомненно, следует признать самым прилежным учеником отдела.

Наука давалась ему довольно легко, и весьма вероятно, что он достиг бы успехов, в особенности при его огромной охоте учиться и при его усидчивости, но беда была в его необразованности. Поминутно натыкался он на подводные камни, бегал по всем помещениям, разыскивая кого-нибудь, кто бы объяснил; рылся самостоятельно во множестве незнакомых учебников и весь вечер часто убивал на разрешение самого пустячного случая.

Кроме специальных наук по программе, В. добровольно принялся за военно-морскую историю, достал себе учебник английского языка и мучился ночами над ним, выворачивая такие слова, что весь отдел помирал с хохоту, что, впрочем, его нисколько не смущало. Кроме того, он проходил положенный после для курсантов курс общих наук.

Вот этот, например, матрос проводил за книгами буквально дни и ночи. Утром часто заставали его за конторкой с красными, невидящими глазами и измятым бессонницей лицом. В город он никогда не ходил, постоянно, словно прилепленный, сидел на своём табурете, либо занимаясь, либо читая путешествия, и только один раз видел я его улыбающимся и разговаривающим о чём-то постороннем. Это было на Рождество, когда приехала к В. из Тверской губернии на побывку жена, совсем простая бабёнка в платке и салопе. Привезла ребёнка — года два, четверть молока и корзину снеди.

<…>

Среди прилежных был ещё М., тоже солидный матрос из рулевых, низколобый, чёрный и здоровенный: кровь с молоком. Но этому наука давалась невыносимо тяжело. Его крестьянские мозги не могли переварить всех тонкостей. Наталкиваясь на препятствия, он недоумевал, и всё это вместе взятое его злило, хотя и не ослабляло энергии.

Ничего не понимая в астрономической задаче, он, яростный, врывался в нашу «белую коммуну» <…> и налетал на нашего присяжного астронома (бывшего гардемарина) чуть ли не с кулаками.

— Послушайте, вы, какого чёрта эта эклиптика у меня на экватор налезла? Ничего не разберу! Сволочь какая-то, а не наука! Дураки писали!

А когда ему объясняли и он всё-таки не понимал, то махал руками, страшно сердясь.

— Норд, норд, а почему норд — пёс его знает! Сукин он сын, а не норд! Плевать я хотел на эту задачу!

Если же вдруг понимал, то мгновенно смирялся, прояснялся весь, морщил в изумлении свой низкий лоб и таращил глаза:

— Ах ты, дьявол этакий! Ведь как просто! Хитро, чёрт его дери, что и говорить. Ну спасибо, товарищ, пойдём ко мне чай пить: сахар ещё есть».

Контекст

После революции 1917 года молодой советской власти очень быстро стало очевидно, что военный флот, оставшись без царских офицеров, оказался обезглавлен. Невозможно обойтись одними только матросами — требовались управленцы и специалисты. Но прежние профессионалы были чуждым социальным элементом. «Ничего, быстро научим новых с нуля!» — оптимистично решили наверху.

Летом 1918 года в Петрограде объявили набор на курсы командного состава флота при Морской академии. Автор мемуаров увидел объявление об этом в газете и поступил на обучение. Для поступления достаточно было:

• иметь четырёхклассное образование;
• быть не старше 30 лет;
• предъявить поручительство от двух членов партии.

На курсы набрали 400 человек. Причём, по воспоминаниям автора, желающих обратилось меньше, чем нужно, даже несмотря на то, что курсантам предлагали очень неплохие для голодного и страшного 1918 года условия: питание, жалованье, возможность проживания там же, где были организованы курсы, и уважаемый статус, защищавший от произвола властей на местах.

Обучение разделялось на шесть отделов по специальностям: артиллерийский, механический, минный, электротехнический, радиотелеграфный и штурманский.

Сначала организаторы курсов замахнулись на невозможную цель — выучить офицеров за полгода (притом что полноценное обучение до революции длилось три года, и принимали на него курсантов с гораздо более сильным базовым образованием, чем было у слушателей революционных курсов). Конечно, уже через несколько месяцев — к весне 1919 года — стало очевидно, что за такой короткий срок никак не управиться. В итоге полная программа растянулась на четыре года.

В процессе занятий изменился не только срок обучения, но и состав учащихся. Уже в первые полгода стало понятно, что часть курсантов вообще не в состоянии освоить курс либо бездельничает вместо учёбы. Поэтому ряды студентов решено было пополнить молодёжью из интеллигенции — то есть бывших разночинцев с подходящим базовым образованием. Это, конечно, портило первоначальную красивую идею быстрого превращения матросов и пролетариев в офицеров, но у властей не оставалось выбора, потому что требовались хорошие специалисты.