Не только хохлома: 5 нижегородских промыслов, которые ждут современного взгляда

Казаковская филигрань

Истоки этой техники восходят к Древнему Египту: оттуда филигрань проникла в Грецию, а затем торговыми путями достигла Руси.

К XVIII–XIX векам филигранные изделия встречались во многих регионах России. В русской традиции эта техника также известна как «скань» — от слова, означавшего «свивать»: узоры создаются из витой проволоки. Когда к этим узорам добавляют мелкие металлические зёрна, получается скань с зернью. Аналогично слово «филигрань» происходит от итальянских filum (нить) и granum (зерно).

Казаковская филигрань в её современном виде появилась только после 1939 года, — до этого в селе работало обычное металлическое производство. Переломный момент наступил, когда туда направили выпускницу профшколы Красного Села Ольгу Тараканову: именно она предложила расширить ассортимент и начать производство ажурных подстаканников, создав первый образец в технике филиграни.

Однако развитию помешала война: мастера переключились на выпуск армейской атрибутики — офицерских погон, звёздочек, портсигаров. В этих изделиях использовались лишь отдельные элементы филигранной техники.

Расцвет казаковской филиграни произошёл уже в послевоенное время. Мастера постепенно расширили ассортимент: кроме подстаканников и конфетниц начали производить ювелирные изделия.

Техника филиграни требует особого подхода:

Главная особенность казаковской филиграни — именно ажурность. Другие ювелирные центры используют филигранные узоры из витой проволоки как накладные элементы на металлическую основу, чтобы обрамить эмали или камни. Но казаковские мастера раскрыли всю красоту «кружевной» техники. Их секрет в особом способе работы с проволокой: она не просто скручена, а сплющена с одной стороны. Чередование плотных и ажурных участков создаёт особую игру света и тени.

Что для нас этот промысел?

Изначально казаковскую филигрань делают из меди с посеребрением, но сейчас мастера работают и с серебром. Производство филиграни невозможно механизировать, это всегда исключительно ручная работа, — и это делает промысел замечательно аутентичным и ценным.

Балахнинское кружево

Есть легенда, что кружевоплетению балахнинских женщин учили жёны немецких мастеров, которые приехали в этот регион строить суда. Речь о временах Алексея Михайловича, когда для Голштинского посольства строился корабль «Фредерик», — и было это именно в городе Балахне.

В любом случае мы начинаем говорить о балахнинском кружеве лишь в тот момент, когда появляются доступная шёлковая и хлопчатобумажная нить (её называли бумажной нитью — или даже просто бумагой) фабричного производства, которую можно было приобрести на нижегородской ярмарке.

В середине XIX века 225 сёл от Балахны до Городца уже занимаются плетением кружева. В 1870-х производство становится массовым.

Такая техника позволяла перерабатывать бельгийское и французское кружево на балахнинский манер. Она была очень популярна, и большинство женщин Балахнинского уезда Городца умели плести кружева. К 1880 году в одной только Балахне кружево на продажу плела половина женщин — число занятых в этом бизнесе приближалось к 2000 человек. Классический пример: бабушка Максима Горького, Акулина Ивановна Каширина, была знаменитой кружевницей. Умение перешло ей от мамы.

Женщины плели мерное кружево, шарфы, платки, предметы одежды, — по трудоёмкости и затратам времени это колоссальная работа. На изготовление большой трёхметровой балахнинской косынки уходило около двух лет. К старости кружевницы не могли обойтись без очков из-за большой нагрузки на глаза.

В итоге к началу XX века производство балахнинского кружева стало экономически невыгодным. Мастерицы не могли сами ездить на ярмарку и продавать свои изделия, а скупщики, которые перепродавали кружево в 2–3 раза дороже, стали давать за него всё меньше. Эти суммы не оправдывали сложную работу, и промысел стал исчезать.

Что для нас этот промысел?

Балахнинское плетение кружев — старинное сложное мастерство, которое удерживают от полного исчезновения только несколько энтузиасток. Это истинно локальный русский промысел, который может вдохновить и своей тонкой эстетикой, и самой ценностью кропотливого труда.

Чкаловский гипюр

Если плести — это слишком тяжело, долго и затратно, то давайте имитировать.

Так появилась вышивка по выдергу. На ткани удаляли нити — так делали сетку и уже по ней вышивали узоры, имитирующие кружево, причём цветом в цвет: белым по белому, чёрным по чёрному. Нижегородский, в советское время горьковский, ныне чкаловский и катунковский гипюр — это имена одного и того же промысла, сквозной вышивки по разреженной ткани.

Для глаз мастериц это по-прежнему катастрофа, но этот промысел уже позволял перейти к большей окупаемости.

Читайте также:

Строчка крестецкая, плитка метлахская: как архитекторы создали интерьер-театр

К концу XIX века промысел практиковали в 100 нижегородских селениях. К 1905 году в Катунской волости насчитывалось уже 1120 занятых в нём женщин, — при этом одни занимались только строчкой, а другие только дёрганием, подготовкой сетки. Это было уже разделение труда и первый шаг к артелям.

Чкаловский гипюр по-прежнему вышивается тон в тон. Только Катунки, поскольку в них производство малое и более смелое, позволяют себе эксперименты: на зелёной скатерти гипюр может быть красным, чёрным, золотым. Таким он был, например, в заказах скатертей для Московского Кремля.

Что для нас этот промысел?

Чкаловский гипюр — это не машинное массовое производство, и он ценен как истинный ручной труд. Эту технику можно легко интегрировать в современную моду, и вышивка не будет выглядеть музейно и театрально.

Городецкая роспись

Городецкая роспись — исключительно нижегородский промысел. Это наивное крестьянское искусство, главная тема которого — праздник.

Свою историю городецкая роспись ведёт от украшения прялок, которые были особенными.

Любая прялка состоит из двух частей: из гребня, куда крепили кудель, и донца, на котором сидела пряха. Во всех других регионах это была цельная конструкция, и у прялки украшали только её видимую часть — гребень: резными и расписными гребнями знамениты ярославские, костромские, северодвинские прялки.

Нижегородские же мастера начали делать прялки с разъёмной конструкцией и украшать не гребень, а донце. После работы можно было убрать гребень, а красивое донце повесить на стенку, — так в русском народном искусстве появилось изделие, которое одновременно служило и для работы, и для украшения интерьера.

А продавали эти прялки в Городце — отсюда и название техники (так же как хохлома получила имя от села Хохлома, где её не производили, а только продавали).

Настоящая революция случилась в этих сёлах во второй половине XIX века, когда туда приехал иконописец Огуречников. Можно сказать, что он научил местных мастеров рисовать. Сначала это было сочетание росписи с инкрустацией, а с 1860-х можно говорить уже именно о городецкой росписи.

Первое время мастера просто повторяли резные контуры, — так даже в росписи сохранялась угловатость. Но позже в промысел пришли мастера Мельниковы и начали писать по-новому: декоративно, ярко, уже без прежней вынужденной угловатости. Именно с этих мастеров мы начинаем узнавать городецкую роспись в её современном виде.

Когда мы говорим о городецкой росписи как о крестьянском искусстве, важно понимать: оно никогда не было застывшим, неизменным. Мастера всегда смотрели вокруг. Появились пароходы — и на донцах поплыли пароходы, даже американские колёсные. Шла война с Турцией — на донцах генерал Скобелев на коне. В эпоху СССР семья читает Конституцию — «жить стало лучше, жить стало веселее». Мастера брали всё из жизни, потому и были любимы, узнаваемы, актуальны.

После революции росписью занимались артели, а с 1960-х — фабрики. И при всех попытках сохранить промысел люди сталкивались с проблемой: фабрика работает по утверждённым образцам с заданным ассортиментом, — и из-за этого промысел превращается в художественную промышленность. Очарование ручной работы, которое во многом держалось на свободе мастера в выборе сюжета, терялось.

Что для нас этот промысел?

Мы знаем мало русского наивного искусства. Городецкая роспись в её праздничности, фантазийности и яркости — один из немногочисленных уголков культуры, где его можно обнаружить.

К тому же городецкая роспись сейчас точно попадает в тренд на «эндорфиновый дизайн».

И всё-таки зачем в современности промыслы?

В глобализированном мире свойство любой культуры — активно вбирать влияние извне. Но как далеко бы эта культура ни уходила в единое мировое ощущение, коллективная идентичность — это её отличие.

Большинство промыслов не так древни, не у всех них многовековая история, однако они отражают глубинное понимание красоты. В этом смысле промысел — то, что не даёт негативным сторонам глобализма размывать культурные особенности.

Сейчас локальные промыслы не в лучшем состоянии, но в них можно вдохнуть актуальность и они продолжат жить. Одновременно с этим они должны сохраняться в том числе и на «музейной», традиционной, старинной основе. Здесь можно провести параллель со сказкой: несмотря на то, что в современном кино сказки снимают по-новому, старая сказка всегда будет жить.