Книжный дизайн: художник текста

Книга о художнике… Нет, не так.

Прекрасная книга о прекрасном художнике… Нет, тоже не годится.

Придётся разбираться.

Прежде всего, это не книга, а альбом, хотя бы уже потому, что картинок в ней много больше, чем текста.

Альбом художника ― жанр почтенный, давно устоявшийся, и строится он обычно тоже по устоявшемуся стандарту: фотография на фронтисписе, вводная статья более или менее ― кому что по чину положено ― солидного искусствоведа, а дальше ― репродукции, подобранные в хронологическом порядке.

Здесь это всё тоже есть ― но чуть внимательнее, чуть подробнее, чуть тоньше. А эти слова ― внимательность, тонкость, подробность ― как никакие другие подходят и к самому художнику Андрею Львовичу Костину, и к его работам.

Непосредственно после одной классической фотографии на фронтисписе идёт целая их подборка. От кадра к кадру ― почти не меняющееся лицо, серьёзное ли, улыбающееся ли, но везде ― очень, очень пристальный, внимательный, даже жёсткий взгляд, и он-то на этих фотографиях и оказывается самым главным.

Дальше ― собственно работы, разбитые одновременно и по времени, и по жанрам: ранние, печатная графика, книжная графика, живопись…

Вводной статьи, заметим, так и нет, зато все разделы, а кое-где даже и репродукции перемежаются короткими текстами коллег, близких и дневниковыми записями самого художника, иногда вполне деловыми, спокойными, а иногда ― нестерпимо резкими, откровенными. В таком соседстве и сами картинки меняются, обнажают свою суть, до которой даже и с такой помощью трудно бывает добраться.

Андрей Костин был известен в основном как книжный художник. А книжная графика везде, кроме той книги, для которой она предназначена, оказывается в невыгодном положении.

Но и на долю зрителя остаётся немало.

Иллюстрации в альбоме воспроизведены в сильно уменьшенном масштабе, иначе альбом разросся бы до бесконечности. Но одна из каждой серии ― в своём оригинальном размере или, по крайней мере, приближенном к нему: чтобы можно было рассмотреть каждую линию, каждую мелочь.

Сдержанные жесты рук и преувеличенные ― их теней или отражений, погружённость действия в мрачную полутьму ― в «Избранном» Э. Т. А. Гофмана. Горизонт, сдвигающийся по мере роста героя в светлейшем, сияющем, почти одной линией нарисованном «Детстве. Отрочестве. Юности» Л. Н. Толстого. Кукольная театральность персонажей «Избранного» Л. Н. Стерна. И так далее: каждая книга ― концепция, каждая ― свой подход к чтению, свой способ восприятия текста.

А освоившись с таким подходом, уже не так страшно подходить и к станковым, графическим и живописным работам Костина, своим мрачным сюрреализмом как будто тоже подразумевающим какой-то отсутствующий текст. Хотя и слово «сюрреализм» здесь использовано условно: это не сюрреализм Дали, ни даже Магритта ― это свой, личный подход к каждой мысли, каждому реальному, вымышленному или где-то прочитанному положению.

Вот и опять, уже применительно к совсем не книжным работам, появилось откуда-то это слово: «прочитанным». Откуда взялись эти несуществующие тексты?

В книге есть и тексты вполне существующие: проза самого Андрея Костина. Вполне профессиональная проза, вроде бы просто бытовые рассказы, но тоже с каким-то подтекстом, с еле уловимым сдвигом в ту же сторону, что и в живописи, и в рисунках, с намёком на существование чего-то ещё…

Андрей Костин, с которым я была хорошо знакома, который был моим учителем в искусстве, никогда не говорил мне, что такое это «что-то ещё» и как до него добраться.

Наверное, с помощью текста?