«Я буду провериаль каждый слёво!»: как в гимназиях преподавали иностранные языки

Контекст

Описанная история произошла в первой из трёх гимназий, где довелось поучиться Самуилу Маршаку (его школьные годы пришлись на дореволюционный период, он окончил учёбу в 1906-м). Это было довольно скромное заведение в провинциальном городке Острогожске Воронежской губернии.

Это была классическая гимназия, а в школах такого типа упор делался на гуманитарные предметы и развитие широкого кругозора. Естественные науки считались второстепенными, наиболее важным было изучение языков. Основу этого, классического, подхода составляли, соответственно, классические языки — древнегреческий и латынь. На них смотрели как на необходимую базу для воспитания всесторонне образованной личности — а самих гимназистов рассматривали как будущих студентов университетов, потому что выпускные гимназические экзамены одновременно были и проходным «билетом» в университет (выпускники других школ таких привилегий не имели). Также серьёзную часть гимназической программы занимали немецкий и французский языки.

Настолько продвинутая лингвистика, конечно, была по зубам далеко не каждому ученику. Да и преподавание, как видно из приведённого выше эпизода и многих других свидетельств, оставляло желать лучшего — нехватка специалистов была постоянной проблемой. Так что дореволюционные гимназисты далеко не всегда становились полиглотами, как можно подумать, если судить по программе, в которой основное количество часов занимали именно языки.

Современные иностранные языки нередко преподавали специально выписанные из-за границы носители, и им, конечно, доставалось от учеников по полной. Беспомощность в русском делала их уязвимыми, и дети всегда пользовались этим. Упомянутый в этом эпизоде немец Рихман, по описанию Маршака, отличался недалёкостью и истеричностью, часто кричал на учеников. Всё это делало его идеальным предметом ненависти и насмешек.

А вот с преподавателем древних языков Маршаку в той гимназии повезло. Согласно мемуарам писателя, Владимир Иванович Теплых, который с первого класса вёл латынь, а с третьего — ещё и древнегреческий, был совершенно выдающейся личностью. Он не только сумел заинтересовать детей «предметами, столь ненавистными большинству учеников классических гимназий», но разительно отличался от других преподавателей, смог привить ученикам вкус и любовь как к иностранным языкам, так и к «живой, некнижной русской речи».

Вообще, со второй половины XIX века шли активные споры, нужно ли детям изучать мёртвые языки. Реформатор образование Константин Ушинский настаивал, что, делая акцент на них, школа упускает главное — владение российской словесностью. В результате в некоторых гимназиях отказались от древнегреческого. Однако латинский в любом случае продолжал оставаться основой гимназического образования, его начинали изучать с первого или второго класса — то есть в возрасте 10–11 лет.

Дети обычно тяжело привыкали к чинной гимназической атмосфере. Её архаичность и строгость ассоциировалась прежде всего с «греками» и «латинистами», а их занудство и жёлчность регулярно становились притчей во языцех. Нелюбовь к этим предметам и вражда с преподавателями становилась как бы формой сопротивления всей гимназической системе. Так, вспоминая учёбу в своей следующей гимназии, уже в Петербурге, Маршак описывал ненависть класса к преподавателю древнегреческого. По его словам, между Августом Робертовичем Цинзерлингом и гимназистами в течение десятилетий шла «ожесточённая война». Преподаватель «подозревал своих учеников во всех смертных грехах», а ученики терпеть не могли саму его «геморроидально-поджарую фигуру». Он ставил им единицы и двойки, а они подмешивали в его чернила воду и лампадное масло.

«В гимназии ходили легенды о тех бесконечных „розыгрышах“, которые устраивали Цинзерлингу его щедрые на выдумки ученики. Рассказывали, будто однажды старшеклассники, сыновья состоятельных родителей в складчину заказали для Роберта Августовича в самом богатом бюро похоронных процессий пышный катафалк с вереницей траурных карет и целой армией факельщиков в чёрных ливреях и цилиндрах. У наших, острогожцев, не хватило бы на такую затею ни денег, ни дерзости.

Говорят, что Цинзерлинг и в самом деле чуть не умер от ужаса и злости, когда увидел у себя под окнами чёрных лошадей, мерно покачивающих траурными султанами, а потом услышал из передней незнакомый торжественно-печальный голос, возвещающий о прибытии погребальной колесницы», — писал Маршак.