«Кем стать?»: почему на этот вопрос сейчас сложно ответить и как тогда выбирать профессию

Татьяна Клячко

Доктор экономических наук, директор Центра экономики непрерывного образования Института прикладных экономических исследований (ИПЭИ) РАНХиГС, профессор факультета экономических наук НИУ ВШЭ.

В интервью мы обсудили:

• почему так много молодых людей ошибаются в выборе будущей профессии и было ли проще выбирать лет 20–30 назад;
• почему профориентация зачастую не помогает выбрать профессию, а даже мешает;
• почему родители тоже не очень способны помочь с выбором;
• как же тогда выбирать, на кого учиться, если всё так сложно;
• кто сейчас идёт учиться на инженеров;
• по каким причинам люди упорно выбирают экономику, юриспруденцию, менеджмент, рекламу, хотя учиться там приходится в основном платно;
• стоит ли сделать профильный ЕГЭ по математике обязательным, если от этого предмета так много зависит в выборе профессиональных перспектив;
• почему вузам сейчас бывает сложно не только со слабыми немотивированными студентами, но и с сильными мотивированными.

Почему выпускники вузов не работают теми, на кого учились

— Есть данные, что из студентов-бакалавров и специалистов половина во время обучения не уверена, будет ли работать по специальности, а примерно 15% уверены, что точно не будут. В чём, как вы считаете, причина такого явления?

— Если мы берём всех работников с высшим и средним профессиональным образованием, которые сейчас заняты в экономике России, то 30% из них работают не по полученной специальности, а вообще по другой. А ещё 20% работают по близкой — но не по той, которую получили.

Дело в том, что большая часть студентов всё-таки поступает в вузы сразу после окончания школы, а на школьной скамье определить, чем они хотят заниматься, достаточно сложно. Поэтому идут в вузы по нескольким основаниям, как показывают наши исследования. Первое из них — советы родителей, а родители исходят либо из своего опыта, либо из общих представлений. Хорошо, если потом их советы оправдываются. Вторая мотивация — пойти в вуз для того, чтобы получить работу, неважно, какую, но на которую легко можно устроиться. И третья — пойти на такую специальность, которая будет давать хороший заработок.

Кроме того, все социологические исследования, в том числе и наши, основываются на субъективных оценках респондентов. Поэтому человек, который, скажем, учился дизайну одежды, а работает дизайнером интерьеров, может считать, что он работает не по специальности. Но мы, как наблюдатели, можем полагать, что он дизайнер и работает более или менее по профессии.

— Как вам кажется, лет 20–30 назад молодым людям было легче выбрать, на кого учиться, или так же сложно?

— 20–30 лет назад ситуация была в корне иной. И тогда все, кто мог, шли на экономистов, юристов и управленцев. Сравнивать то, что было 50, 30 и даже 20 лет тому назад, с сегодняшним днём достаточно сложно.

Все последние годы немного снижается поступление на экономику, управление и юриспруденцию, и растёт, особенно в последние два года, приём на инженерное дело и информационные технологии, информационную безопасность, прикладную математику и так далее. Все они привлекают всё больше внимания. Стабилен приём и интерес населения к медицине и к обучению на педагогических специальностях.

— Учитывая это внимание, нет ли у вас опасений, что на IT-направления сейчас поступают, как раньше на «юристов и экономистов», — не понимая даже, в чём суть этих профессий?

— Всё-таки информатика изучается в школе, ребята лучше знакомы с этой сферой и чаще, скажем так, более осмысленно выбирают именно эту область деятельности.

— Ещё есть такое мнение, что абитуриентам и их родителям трудно понять по названию образовательной программы в вузе, что именно на ней преподают и кого готовят. Это, конечно, вряд ли главная проблема, но, на ваш взгляд, играет ли это какую-то роль?

— Вообще говоря, есть дни открытых дверей, на которые и родители, и дети ходят. Но, конечно, выпускнику школы очень трудно за один или даже за два раза разобраться, чему его будут учить, и тем более понять, что он будет делать на рабочем месте или где будет работать. Поэтому такие мероприятия для кого-то значимы, а для кого-то абсолютно бесполезны.

— То есть ситуация, что кто-то уже в процессе обучения в вузе или сразу после выпуска понимает, что выбрал вообще не свою профессию, неизбежна? Какой бы ни была идеальной профориентация, невозможно сориентировать всех?

— В процессе обучения, как правило, ничего не понимается, если только человек не пришёл в медвуз и, попав в анатомичку, не понял, что не готов к реальной работе врачом. Как правило, больше всего выпускников уходит в другие сферы, когда начинается реальная жизнь, реальная работа.

А профориентация чаще правильному выбору профессии не помогает, а только мешает в силу того, что её часто проводят непрофессионально. Недостаточно провести один раз тест или разговор с человеком, чтобы понять его интересы и предпочтения, надо довольно долго и внимательно работать с каждым, потому что в разных условиях молодые люди по-разному отвечают на эти тесты и на задаваемые вопросы. Ребятам надо показывать, в чём состоит та или иная деятельность, в каких условиях будет проходить их работа.

Помню, как много лет назад я с коллегой из Нижнего Новгорода попала на завод Volvo в Швеции. И вдруг моя коллега расплакалась: она вспомнила, как ходила в резиновых сапогах на практику на Горьковский автозавод и даже представить себе не могла, что на автозаводе может быть такая сияющая чистота. Впечатление от потенциального рабочего места может сильно повлиять на выбор дальнейшего пути.

Читайте также:

«Все эти дизайнеры — просто навык»: чему сейчас нужно и чему уже не нужно учить?

Какой должна быть реальная профориентация

— Если бы к вам обратился знакомый за советом для ребёнка-старшеклассника, который растерян и не знает, куда ему после школы поступать, особых интересов и склонностей у него нет, — что бы вы посоветовали, просто исходя из своего знания о том, как устроено современное профессиональное образование?

— Сначала надо понять, всё ли у ребёнка в порядке с математикой. Если более или менее да, то сейчас, на мой взгляд, надо выбирать, скажем, логистику, экономику внешней торговли, предположим, международное право с ориентацией на азиатские страны. Если хорошо с математикой, то человек может заниматься довольно широким кругом занятий и профессий.

А если с математикой дело обстоит не очень хорошо, то можно посмотреть на гуманитарный профиль — скажем, на востоковедение и африканистику, психологию, другие гуманитарные науки. И вообще говоря, если человек много читает, то это одна ситуация, а если весь в гаджетах — уже другая. Сейчас большая часть даже неглупых ребят хотят быть блогерами, не понимая, что если все будут блогерами, то, к сожалению, кушать им будет нечего.

— Какие ещё мифические представления о выборе профессии вы замечаете у современных абитуриентов?

— Разработчики игр, геймеры очень популярны. Дети смотрят TikTok, и у них на этом основании складываются представления о том, что творится в мире. А в мире творится совершенно другое: надо чистить воду, добывать энергию, строить дома и так далее. Все точно не могут быть геймерами или блогерами. Вот это перекошенное благодаря социальным сетям представление молодёжи о мире видится мне крайне серьёзной проблемой.

Я преподаю магистрантам и после первой же лекции уже лет 15 даю им задание продумать и просчитать образовательную траекторию человека после девятого класса. И каждый раз, когда мы заканчиваем курс, ребята мне говорят, что это для них было самое важное задание — потому что они начинают понимать, как рационально делать выбор, сколько он стоит для самого человека и его семьи. И хотя они уже выбрали себе специальность, в жизни им предстоят и другие выборы, и они начинают думать о том, как полученный навык применять в будущем. А ещё они мне говорят, что у них будут дети, которым тоже предстоит выбирать свой путь, и они им смогут помочь в этом на совершенно другом уровне.

— Что именно они должны проанализировать при выполнении задания?

— Они должны описать, кто их герой — например, мальчик из такого-то областного центра, — и расписать, куда он пойдёт после девятого класса, будет ли поступать в колледж, поедет ли после школы учиться в другой регион или останется в своём, выберет ли столичный вуз или это для него и его семьи дорого, пойдёт ли в магистратуру после бакалавриата… И ещё многие проблемы рассматривают, например, надо ли семье брать репетиторов или лучше идти на курсы при вузе.

Поскольку это магистранты-экономисты, они должны оценить, как каждый выбор героя повлияет на его доход в будущем. Сравнивают заработные платы, прогнозируют, как они будут меняться. Кроме того, нужно просчитать, сколько будет стоить жильё при переезде, если будет нужно учиться в другом городе, сколько родителям героя придётся потратить на его обучение, если он не поступит на бюджет. В последний раз было очень интересно — одна группа рассматривала образовательную траекторию балерины и начала эту траекторию обсчитывать чуть ли не с трёх лет.

— А могут при этом выборе помочь родители, проделать эти расчёты?

— Я всегда говорю, что родители обращены, как правило, в прошлое, а не в будущее. Потому что если им не давался иностранный язык, или они его не учили, а потом обнаружили, что это очень важно, то, значит, ребёнок должен знать иностранный язык. Да, иностранные языки надо знать, это альфа и омега. Но не потому, что родители так хотят, а поскольку ребёнок сам понимает, что без знания хотя бы одного иностранного языка он в жизни может сильно проиграть, его возможности снизятся. Или если кто-то из родителей хотел стать врачом, но у него почему-то это не получилось, то он пытается реализоваться через ребёнка, и так далее.

Бывает, что дети наследуют родителям в их профессии. И это хорошо, если они с детства знакомы с родительской сферой деятельности и видят, что в ней получается у их родителей. Видят трудности и проблемы, наблюдают успехи.

Но многие просто не могут этого сделать, потому что на это образования не хватает, да и времени нет, часто нет и желания: посмотрел в «Одноклассниках» и решил все вопросы.

Читайте также:

«Всех спасти не получится»: что говорят эксперты о профориентации школьников

Стоит ли расширять и дальше подготовку инженеров

— Сейчас одна из острейших задач в профессиональном образовании — закрыть кадровый голод по инженерам. И на эти направления обучения выделяют много бюджетных мест, на которые можно пройти и с довольно низкими баллами ЕГЭ. Как вы считаете, ребята, которые идут на инженерные программы сегодня, всё-таки всерьёз нацелены на эти профессии — или просто поступают туда, куда берут?

— Очень много зависит от того, в какую школу ходил ребёнок. Если в этой школе был хороший учитель физики и (или) хороший учитель математики, или родители наняли хороших репетиторов, то тогда ребёнок понимает, нужна ли ему физика или математика или нет, справится он с этим предметом или нет.

Как уже сказал председатель правительства Михаил Мишустин, нам нужно побольше качественных инженеров, уровня МФТИ, «Бауманки», питерского Политеха. Количество и качество — это разные задачи.

Плюс надо чётко понимать, как будет развиваться экономика, чтобы выстроить сопряжение высшего и среднего профессионального образования — ведь нужны не только инженеры, но и технический персонал. Мой отец был физиком очень высокого уровня, но он всегда говорил, что без своего техника, который делал установки, на которых проводились эксперименты, он бы ничего не смог добиться. А мы идём в потёмках: сейчас все бросаются в одну сторону, потом в другую, вместо того чтобы выстроить стратегию и её придерживаться. Хотя стратегий написано и утверждено достаточно много.

— То есть, может быть, часть бюджетных мест, которые сейчас выделяются в вузах на подготовку инженеров, нужна действительно не там, а в техникумах?

— Здесь мы сталкиваемся с ещё одной проблемой: у нас уже сильно переполнены организации среднего профобразования. С 2014 года резко вырос поток в организации СПО, там не хватает преподавателей и мастеров производственного обучения, оборудования. Эти проблемы стараются решить. Запустили проект «Профессионалитет», чтобы готовить рабочие кадры — синие воротнички. Но пока мы в среднем профобразовании фактически по многим направлениям дублируем вузовский бакалавриат — те же айтишники, те же дизайнеры, те же бухгалтеры и так далее, кто учится на базе девяти классов, кто — 11 классов. И возникает вопрос потом, что со всем этим делать в целом.

— А что могут уже сейчас сделать вузы в условиях, когда на инженерные направления поступают слабо подготовленные абитуриенты? Может быть, нужны какие-то образовательные программы, чтобы их «дотягивать»? Вроде того, как в ранние советские годы появились рабфаки для желавших получить высшее образование, но не имевших должной школьной подготовки?

— Да, понятно, что надо создавать специальные группы, курсы при вузах, учить дополнительно физике и математике, проверять, могут ли они дальше учиться нормально — или нужно сказать молодому человеку, чтобы он не терял времени. Но ведь это будет работать, только если ребята на эти курсы пойдут и будут серьёзно заниматься. А если они знают, что их и так возьмут, что будут «тянуть», поскольку отсев — это проблема для вуза, то у них возникает вопрос: а зачем напрягаться?

Читайте также:

Цитата недели: если государству нужны инженеры, то ребёнок и семья должны с этим смириться

В какое образование вкладываются сегодня в России

— Ежегодно приёмная кампания показывает, что, несмотря на все усилия по популяризации тех же инженерных профессий, высокий спрос всё равно сохраняется на экономику, юриспруденцию, менеджмент, рекламу. Правда ли, что тренды меняются незначительно?

— Известна структура приёма в вузы за счёт федерального бюджета. Государство финансирует программы по STEM — то есть по естественным наукам, технологиям, инженерии, математике — почти на 50% в бакалавриате, а программы по экономике и управлению — всего на 12%. А население вкладывается в другие направления подготовки и специальности: всего 24% приёма на STEM оплачивает население (это прежде всего ИКТ), зато в экономике, управлении и праве — это 50% бакалавриата. В специалитете платят за медицину, а в магистратуре — снова за экономику, управление и право.

— Какие факторы стоят за массовостью такого выбора — вера в то, что с этими профессиями можно сделать хорошую карьеру и много получать, или банальный страх перед ЕГЭ по математике?

— Да, население само по себе, поскольку бюджетных мест на экономику и право мало, «докладывает» остальное, потому что считается, что с этими профессиями можно найти хорошую работу. В медицину вкладывают и государство, и население: государство, потому что считает, что врачей не хватает, что ребёнок всегда найдёт работу и будет хорошо зарабатывать, особенно если возьмут в частную клинику. Про то, что труд врача — крайне тяжёлое дело, как-то не очень думают.

Во многих регионах на экономику, управление и право, на педагогические специальности проще поступить, ибо требования значительно ниже, чем в ВШЭ, МГУ или МГПУ. И в региональных вузах значительно ниже цены платного обучения. Правда, и доходы населения тоже ниже, чем в столицах.

— Как вы, кстати, относитесь к такой идее, чтобы сделать сдачу профильной математики обязательной либо установить её в качестве обязательного экзамена для поступления на многие гуманитарные специальности (той же юриспруденции, как недавно высказывал идею ректор СПбГУ)?

— Сначала надо научить учителей учить детей математике, а потом можно уже вводить экзамен. Современный человек должен разбираться в математике, поскольку мы уже живём в мире больших данных и начинаем жить в мире искусственного интеллекта. Но ребёнка часто так учат математике, что он получает отвращение к ней на всю оставшуюся жизнь. Везёт тем, кто встретит хорошего учителя математики.

Прекрасно помню ситуацию с моим собственным племянником. Он врывается в комнату со словами: «Зачем мне считать объём усечённого конуса? Кому это нужно?»

А моя сестра — инженер — спокойно отвечает: «Ну так это же ведро. Надо понимать, сколько воды в него можно налить». И у ребёнка вопрос: а почему про это сразу не сказали? Надо, как мне кажется, начинать с очень интересных и понятных детям задач. Например, как узнать расстояние через реку, если ты не можешь её переплыть и через неё рулетку протянуть, а лазерной рулетки нет. Дети, за редким исключением, вполне рациональны, и если они не понимают, зачем что-то нужно, то отказываются прилагать усилия. А когда ещё и говорят непонятно…

— Второй год подряд с началом приёмной кампании вузы и регионы объявляют о различных премиях для абитуриентов-высокобалльников и олимпиадников. Но в 2023-м о стипендиях по 600 тысяч рублей за первый год обучения и единоразовых выплатах сообщали региональные вузы, а в этом гонку открыли столичные — МФТИ, РУДН. Свидетельствует ли это о том, что даже ведущие университеты вынуждены конкурировать за самых способных абитуриентов?

— Да, конкурируют за более мотивированных. Но путают мотивацию и покупку. Мотивированные идут в вуз за знаниями, за контактами, за человеческими отношениями. Можно, конечно, к этому и деньги приложить, но просто за деньги мотивированные не пойдут.

Правда, с более мотивированными сложно работать. Когда они попадают в вуз, от которого ждут многого, и обнаруживают, например, что преподаватель читает лекцию по конспекту, они быстро разочаровываются. И когда сильных ребят отправляют исключительно самим книжки читать и делать самостоятельные работы, им тоже неинтересно — они-то шли за коммуникацией с преподавателем, им тоже нужно что-то ещё от этого преподавателя получить в том числе в человеческом плане.

А с немотивированными ребятами другая проблема, у них часто просто не хватает знаний для того, чтобы понять, чему их учат. Они очень плохо умеют работать с материалом и так далее. И это создаёт большие трудности для вуза.

— На ваш взгляд, эти две категории студентов сейчас разошлись по вузам разного уровня или всё же есть проблема, что сильные оказываются в одной группе со слабыми и им ещё скучнее от того, что всех остальных преподаватели вынуждены дотягивать?

— Преподаватель в современном вузе должен очень много уметь, в том числе совмещать сильных и слабых студентов, работать и с теми и с другими. Но, как правило, сейчас этому не учат, поэтому и ребятам сложно, и преподавателям нелегко.

А ещё есть мировой тренд, что сильные ребята стали уходить после второго-третьего курса, потому что если они в университете не получают, что им нужно, то понимают, что это сами доберут, скорее всего, на онлайн-курсах. Потому что у них, если они учатся платно, возникает вопрос — я плачу за знания или за бренд? А если на бюджете — я провожу здесь время просто так? А ведь можно его потратить более эффективно.

— Как лично вы относитесь к такой идее, что сейчас высшее образование и не должно давать профессию, а должно давать некую фундаментальную подготовку и формировать мировоззрение, потому что всё равно человек теперь профессию может в течение жизни менять не один раз?

— Чтобы переучиваться, нужно иметь базу. И опять же возникает вопрос: хорошо тебе дают эту базу или нет? Можешь ли ты эту базу получить где-то ещё? Это тоже очень важно. А ещё одна проблема в том, что работодатель пока не очень-то вкладывается в образование. Инвестиций от работодателей в госвузы почти не видно ни на одном уровне высшего образования, он финансирует только обучение своих работников на программах ДПО. В бакалавриате и магистратуре это 1–1,5%.

Работодатель хочет сразу получить готового к работе выпускника, и потому все вузы начинают гнаться за практикоориентированностью программ. А нужно очень чётко выстраивать систему, чтобы она до определённого момента давала цельное фундаментальное образование, а потом позволяла добрать необходимое с помощью работодателей.

Современные технологии меняются быстро, и если работодатель своевременно не даёт сигнала относительно того, как развиваются его технологии, то вузу очень трудно понять, какие практические знания нужны студентам — учить фундаментально в каком-то смысле легче.