Былое: Паустовский — о традиции портить гимназические фуражки

«Когда осенью 1902 года я впервые надел длинные брюки и гимназическую курточку, мне было неловко, неудобно и я на время перестал чувствовать себя самим собой. Я стал для себя чужим мальчиком с тяжёлой фуражкой на голове. Я невзлюбил эти твёрдые синие фуражки с огромным гербом, потому что у всех моих товарищей — учеников приготовительного класса — всегда торчали из-под фуражек оттопыренные уши. Когда они снимали фуражку, уши у них делались обыкновенными. Но стоило им надеть фуражку, как уши тотчас оттопыривались. Будто нарочно для того, чтобы инспектор Бодянский, взяв приготовишку за ухо, мог сказать страшным своим голосом:

— Опять опоздал, мизерабль! Становись в угол и думай о своей горькой судьбе!

Поэтому, как только мама купила мне фуражку, я, подражая старшим братьям, вытащил из неё маленький железный обруч и вырвал атласную подкладку. Такова была традиция — чем больше потрёпана фуражка, тем выше гимназическая доблесть. „Только зубрилы и подлизы ходят в новых фуражках“, — говорили братья.

На фуражке полагалось сидеть, носить её в кармане и сбивать ею созревшие каштаны. После этого она приобретала тот боевой вид, который был гордостью настоящего гимназиста».

Контекст

Это воспоминания советского писателя и журналиста Константина Паустовского (1892–1968). Многие помнят его сейчас больше как автора детских рассказов о природе наряду с Михаилом Пришвиным и Виталием Бианки, но в своё время Паустовский был также военным корреспондентом, а затем демократическим писателем времён Хрущёвской оттепели. Он заведовал кафедрой литературного мастерства в Литинституте им. Горького, имел мировое признание и несколько раз был номинирован на Нобелевскую премию. Известность пришла к Паустовскому в 1930-е, однако первые рассказы он написал ещё до революции, дореволюционным было и его образование.

В начале 1900-х годов будущий писатель поступил в Первую классическую киевскую гимназию — известное заведение, где учились также Михаил Булгаков, Александр Вертинский и другие выдающиеся люди. Воспоминания о гимназии вошли в книгу «Далёкие годы» — первый из шести томов автобиографии Паустовского «Повесть о жизни».

Своё поступление в гимназию он описывал вовсе не как радостное событие, а как острое переживание прощания с прежней жизнью. И гимназическая форма стала для мальчика символом разрыва с детством, где можно было жить беззаботно и одеваться как угодно. Паустовский пишет, что вообще не любил форму и никогда не завидовал серой гимназической шинели, хотя шилась она из офицерского сукна, украшалась серебряными пуговицами и была предметом мечтаний многих мальчиков.

Под гимназическую шинель в те годы надевались тёмные гимнастёрки, чёрные брюки и чёрные ботинки. Важным атрибутом гимназиста был также ранец. Паустовский вспоминал, что у него был ранец «с шелковистой спинкой из оленьей шкурки».

Однако не было ничего столь же важного в облике гимназиста, как форменная фуражка. Фуражки эти были украшены гербами и номерами гимназий. Именно по фуражкам (кстати, носить их нужно было круглый год) гимназистов узнавали в толпе.

Примечательный головной убор нёс основную символическую нагрузку — именно он был тем волшебным атрибутом, который превращал обычного мальчика в гимназиста. Поэтому в отношениях с фуражкой выражались и его отношения с гимназической системой, поэтому её и следовало измять тому, кто находился с этой системой в конфронтации. Подобный ритуал вспоминали многие, а кто-то описывал даже необходимость выломать с фуражки номер, чтобы благополучно скрыться от полиции в случае какого-нибудь хулиганства.

Однако не все поступали подобным образом. Так, для Корнея Чуковского обладание гимназической фуражкой в первую очередь означало обладание привилегией учиться — дело в том, что для него, сына прачки, оказаться в гимназии было счастливым лотерейным билетом. Более того, автобиографическую повесть об учёбе «Серебряный герб» Чуковский назвал именно в честь форменного герба на фуражке.

Чуковского из гимназии быстро отчислили, но он так боялся сказать матери о случившемся, что продолжал ходить на занятия. До тех пор, пока его с треском не выставили из стен заведения. И хотя на бумаге мальчик уже давно был исключён, ритуальным действием, воплотившим это решение в жизнь, стало не что иное, как лишение его фуражки герба. Инспектор гимназии схватил «недавно купленную, с белыми кантиками фуражку», которую пытался спешно надеть ретирующийся изгнанник, выломал из неё герб и отдал в «опозоренном» виде, что привело бедного мальчика в настоящее отчаяние.

Впрочем, надо сказать, что как и в воспоминаниях Паустовского, так и в воспоминаниях Чуковского есть элемент беллетристики — и мы не можем доподлинно утверждать, что описанные ими эпизоды не были приукрашены для художественного эффекта. Но даже если и так, эти истории отлично передают, каким важным элементом гимназической жизни была фуражка.