Былое: «Никаких экзаменов для сознательных пролетариев-матросов не нужно»

«Возник естественный вопрос о переходных экзаменах на следующий курс, ибо к этому времени (к весне 1919 года. ― Прим. ред.) высшее начальство уже отказалось от утопической мысли подготовить в течение полугода красных командиров-моряков. Курс был продолжен, хотя срок и не был точно определён, и только летом того же года было решено продлить его до четырёх лет.

Надо сказать, что вопрос об экзаменах, как это ни странно, возник совсем не в преподавательской среде, а в среде высшего советского морского начальства. Этому последнему наконец стала слишком ясна пропасть, отделяющая на курсах командного состава флота разряд курсантов, действительно учившихся, от разряда ничего не делавших и только получавших жалованье.

Стало также очевидным, что некоторая часть даже из тех, которые причислены были к «учащимся», не способны приступить к дальнейшему изучению морских наук либо по причине ещё неусвоения предыдущего курса, либо потому, что слабое знакомство с общеобразовательными предметами делало для них почти невозможным переход к наукам высшего курса.

К этому следует прибавить, что в начальнических кругах возникла идея привлечения на командные курсы лояльной интеллигентной молодёжи со средним образованием, и для того, чтобы влить её в имеющийся уже состав, надо было хорошо просеять последний, распределить сообразно знаниям и способностям и освободить место для вновь принимаемых.

Всё это вместе взятое выдвинуло вопрос о неизбежности весенних экзаменов, которые как раз могли бы совершить этот процесс распределения и просеивания. Было также заявлено сверху, что курсанты, признанные экзаменаторами вовсе неспособными и неуспешными, будут отчислены от курсов и списаны обратно на корабли.

Всё это, конечно, вызвало в недрах курсов бурю негодования. Общее собрание, обсуждавшее этот сакраментальный вопрос, отличалось многолюдностью и крайней нервозностью. Даже патентованные лентяи, никогда не посещающие этих собраний, выползли на этот раз в огромный чертёжный зал, заставленный партами, куда набралось до 400 человек народу. На собрание приглашён был и комиссар, и заведующие отделами, то есть преподаватели.

<…> Скучный чертёжный зал стал свидетелем таких дебатов с комиссаром, какие в то время нечасто можно было услышать. Преподаватели, правда, молчали, да и не до них было ― никто ни о чём их и не спрашивал. Лентяи и бездельники, конечно, единогласно были против всяких экзаменов по причине вполне понятной.

Прилежные, но легкомысленные и неуспешные тоже были против экзаменов, ибо им казались неосновательными опасения преподавателей, что с их слабыми познаниями им не осилить следующего курса. Кроме того, им не хотелось отставать от товарищей, таких же, как они, прилежных, но более способных по природе и потому не рисковавших застрять на второй год.

Прилежные и успешные не протестовали против экзаменов, но и не подавали голоса за них из чувства не совсем правильно понимаемой товарищеской солидарности.

Наконец, была ещё одна группа ярко политической окраски, состоявшая преимущественно из членов коллектива коммунистов <…>. Эта группа прежде всего боялась срезаться ― это ясно. В течение всей зимы они больше заседали в помещении коллектива, лежали на прекрасном диване и пили чай, чем посещали классы, но признаться в этом и примкнуть к простым лентяям им не позволяло уродливое самолюбие и их привилегированное положение, с которым они очень носились.

Тогда эта группа выдвинула модус чисто политический: «Знаем мы эти экзамены. Это просто способ выбрасывания с курсов контрреволюционно настроенными преподавателями неугодных им курсантов. Никаких экзаменов для сознательных пролетариев-матросов не нужно; мы сами разберёмся, кто учился, а кто лентяйничает, кто способен, а кто неспособен, а лентяев сами удалим с курсов».

И представьте себе, эта дикая формула была принята собранием, и резолюция, несмотря на оппозицию комиссара, была составлена именно в этом смысле.

Кончилось всё, конечно, тем, что никто никого не выгнал и все, кто пожелал, остались на своих местах. Новичков из интеллигенции десятка два всё-таки втиснули ― и не напрасно. За дело они принялись старательно, хотя, возможно, что не «за совесть», а «за страх»».

Контекст

Речь идёт о курсах командного состава флота при Морской академии. Они открылись в 1918 году в Петрограде: молодая советская власть, оставшись без царских офицеров, почувствовала острый дефицит специалистов — штурманов, механиков, электротехников, радистов, артиллеристов.

Поступить на курсы можно было, имея хотя бы четыре класса образования, но многие абитуриенты из числа матросов и не достигали даже такого порога, и их приняли, поскольку желающих учиться оказалось недостаточно. Часть курсантов честно корпела над учебниками, однако у другой части главным мотивом для поступления были жалованье и хлебный паёк. Эта группа учёбу прогуливала или просиживала на занятиях для вида.

Чтобы не потерять место на курсах, представители нерадивой группы студентов сначала продавили у руководства отмену отметок, а потом — и экзаменов. Решение принималось общим собранием. Поскольку ядром самых нерадивых учащихся были матросы-коммунисты — «короли» нового строя, даже главный начальник курсов — комиссар — не осмеливался им открыто противостоять. А мнением преподавателей и вовсе не интересовались.

Однако всего через несколько месяцев после начала занятий, к Новому году, как пишет автор мемуаров, стало приблизительно понятно, кто способен освоить курс, а кто нет. И из последних некоторые ушли, но некоторые остались. В какой-то момент начальство всё же проявило жёсткость и просто отчислило самых «явно и неисправимо нерадивых». Даже без отметок и экзаменов они всё равно всем были известны. В один день просто объявили об их отчислении без объяснения причин, и, что любопытно, на этот раз они даже не спорили. Как пишет автор — видимо, прекрасно ощущая в глубине души справедливость решения.