Былое: «Как хорошо было бы сейчас заболеть на всё время, пока идут экзамены»

Но вот однажды мой репетитор объявил мне, что должен поговорить со мной серьёзно.

Я насторожился. До этого времени серьёзные разговоры — о книгах, об экспедициях на Северный полюс, о комете, про которую в те дни так много писали в газетах, — бывали у Марка Наумовича только с моим старшим братом, а со мною он добродушно пошучивал — даже тогда, когда объяснял мне правила арифметики или грамматики. Он был теперь уже учеником последнего — восьмого — класса и обращался со мною, как взрослый с ребёнком.

Но на этот раз он уселся за стол не рядом со мною, а напротив меня, и, глядя мне прямо в глаза, спросил:

— Послушай-ка, ты и в самом деле хочешь держать экзамены в этом году? Или, может быть, собираешься отложить это дело на будущий год?..

— Нет, не собираюсь, — как-то нерешительно ответил я, ещё не понимая, к чему он клонит.

— Ну так вот что, голубчик. Пойми, что ты, в сущности, не учишься, а только играешь в занятия. Не думай, что экзамены — это тоже игра. Отвечать ты будешь не так, как отвечаешь мне. Сидеть вот этак, развалясь на стуле, тебе не позволят. Ты будешь стоять у стола, и экзаменовать тебя будет не один, а несколько учителей. Может быть, инспектор и даже сам директор! И на каждый заданный вопрос ты должен будешь ответить коротко, чётко, без запинки. Понял?

Я задумался. Нет, отвечать коротко, чётко, без запинки я вряд ли смогу…

А Марк Наумович продолжал смотреть на меня в упор, то и дело мигая красными от бессонницы глазами (он и сам в это время готовился к экзаменам, да ещё каким — к выпускным, на аттестат зрелости! — и работал чаще всего по ночам).

— Ну да ладно, попробуем! — сказал он уже менее строго. — Только знай: с нынешнего дня и я начну спрашивать тебя, как спрашивают у нас в гимназии. А ты забудь, что перед тобою Марк Наумович, и вообрази, что тебя экзаменует сам Владимир Иванович Теплых или Степан Григорьевич Антонов!

Об этих учителях, приводивших в трепет всю гимназию, я много слышал от брата. Но представление о них никак не вязалось у меня с образом доброго Марка Наумовича, такого худого, веснушчатого, в серой гимназической блузе с тремя пожелтевшими пуговичками по косому вороту и в поношенных серых брюках, из которых он давно уже вырос.

И всё же после этого серьёзного разговора я почувствовал ту же острую тревогу, которая охватывала меня по ночам при воспоминании о предстоящих экзаменах. Ну, конечно же, я провалюсь! Разве такие в гимназию поступают? Да я, чего доброго, разом позабуду всё, что знаю, когда меня вызовут к большому столу, за которым будут сидеть учителя в золотых погонах, инспектор, директор… Может быть, мне и готовиться уже не стоит? Как хорошо было бы сейчас простудиться и заболеть на всё время, пока идут экзамены. Это всё же лучше, чем провалиться. Да нет, нарочно не заболеешь!..

У меня уже подступали к горлу слёзы, когда на пороге неожиданно появился отец, который вчера только вернулся домой на несколько дней и сейчас отдыхал в соседней комнате.

— Простите меня, Марк Наумович, — сказал он, протирая очки. — Конечно, вы абсолютно правы: готовиться к экзамену надо серьёзно и основательно. Однако вы нарисовали сейчас такую мрачную картину, что и я, пожалуй, не отважился бы после этого идти на экзамен! Но знаете, дорогой, поговорку: «Своих не стращай, а наши и так не боятся». Уверяю вас, мы выдержим, да ещё на круглые пятёрки! Я в этом нисколько не сомневаюсь!

Контекст

В дореволюционные гимназии, в отличие от современных школ, надо было поступать и держать экзамены. Приём был конкурсный. В первый класс поступали в возрасте не менее десяти лет, а с восьми (но не позднее десяти) можно было попасть только в приготовительные классы. Эти классы не были обязательными, многие дети просто занимались дома, как было и с Самуилом (тогда — Сёмой) Маршаком. Если домашнее образование позволяло, то можно было поступить и сразу в класс постарше — «соответственно познаниям и возрасту», как предусматривал гимназический устав.

Как ясно из отрывка, репетитор, которого Маршак уважительно называет Марком Наумовичем, сам был ещё гимназистом, и ему тоже предстояли свои — выпускные — экзамены. Поскольку обучение в гимназиях было платным, старшеклассники из необеспеченных семей нередко подрабатывали частными занятиями с детьми помладше. Так делали, например, юные Антон Чехов и Константин Паустовский. Этим старшеклассники той эпохи больше походили на современных студентов, чем на школьников. Да и по возрасту они зачастую тоже были ближе к нынешним студентам — 19–20-летний гимназист не казался тогда редкостью. Ничего удивительного, с учётом того, что в первый класс дети могли поступить и позднее десяти лет, учиться им предстояло восемь классов, а оставить ученика за плохие отметки на второй год не считалось тогда чем-то из ряда вон выходящим — как и отчисление тех, кто не смог освоить программу хотя бы на «удовлетворительно» после двух лет учёбы в одном классе.

Марк Наумович, будучи ещё не слишком опытным преподавателем, да к тому же боясь собственных экзаменов, в этом эпизоде немного перестарался, но в целом стращал он Сёму не зря. Экзамены в гимназию действительно были серьёзным делом, и поступить удавалось не каждому желающему. Однако Маршак, по его признанию, сначала относился к подготовке беспечно: «… не всегда готовил уроки, пропускал в диктовке буквы и целые слова, ставил в тетради кляксы. Кроткий и терпеливый Марк Наумович мне всё прощал. А я мало думал о том, что только ради меня шагает он каждый день через лужи или снежные сугробы, пробираясь на Майдан и обратно в город, и что родителям моим не так-то легко платить ему за уроки по десять целковых в месяц».

Согласно уставу, действовавшему с 1871 по 1918 год, для поступления в первый класс требовалось:

«а) знание главнейших утренних и вечерних молитв и важнейших событий священной истории Ветхого и Нового завета;

б) умение бегло и со смыслом читать по-русски напечатанное гражданским шрифтом и пересказывать по предложенным вопросам лёгкие прочитанные рассказы, а также писать по-русски под диктовку, без искажения слов, крупным и средним шрифтами и читать по-церковнославянски;

в) знание первых четырёх арифметических действий над целыми отвлечёнными числами».

После ободряющих слов отца Сёма приступил к усердной подготовке и действительно выдержал экзамены на пятёрки. Маршак подробно описал в мемуарах эти испытания: как уверенно расставлял он «е» и «яти» на диктанте, но потом стал путаться и сомневаться, как делил груши между братьями в математической задачке, как подсказывал другим правильные ответы, как ощущал, что собравший листки учитель несёт их по коридору «медленно и важно, будто сознавая, что держит в руках наши судьбы».

Лучше всего, по словам Маршака, он сдал литературу. Отвечал уверенно и «без запинки, как никогда не отвечал Марку Наумовичу», а когда его попросили почитать какие-нибудь стихи, предложил отрывок из «Полтавы» Пушкина.

После такого выступления учителя больше не задавали вопросов, лишь произносили слова одобрения, и сам директор подозвал мальчика к себе, усадил на колени, расспросил о любимых стихах и сообщил, что тот получает пятёрку.

Несмотря на такие блестящие результаты, Самуилу не удалось попасть в гимназию сразу. В приёме ему неожиданно отказали из-за так называемой «процентной нормы» — закона, ограничивающего число допускавшихся до учёбы детей из еврейских семей. Правда, из-за того, что вскоре освободилось место, в том же 1899/1900-м учебном году Маршака всё же приняли.