Былое: как профессора о дровах заботились

7 ноября 1915 года

«Суббота. После лекции беседа с И. И. Ивановым о нашей внешней политике XIX в., а затем заседание Совета, на котором М. К. Любавский докладывал о своей поездке в Петроград по делу о топливе. Ему там было во всём отказано. Гензель — помощник П. И. Новгородцева по заведованию топливом — в дополнение изобразил печальную картину: в лесах дрова есть, но нельзя их оттуда вывезти, так как нельзя кормить лошадей — весь овёс реквизирован. В Донецком бассейне избыток каменного угля, но он оттуда не вывозится, так как нет вагонов. Есть и злоупотребления. Слушая эти речи, проф. Розанов сказал, что ему становится холодно. Впрочем, температура зала, нагретая присутствием 51 человека, не превышала 12 градусов. Но всё же всё это как-нибудь в конце концов „образуется“.

Бывают отчаянные положения, кажется, вот уже совсем безвыходные, и, смотришь, человек из них всё-таки как-то выпутывается. Так и с Университетом. Куплены уже шесть лошадей, и Университет сам будет возить дрова со станций. Вечером дома чувствовалась усталость».

Контекст

Автор этих хроник — Михаил Михайлович Богословский (1867–1929) — был видным представителем московской школы историков, учеником великого Ключевского. С 1911 года он заведовал кафедрой русской истории Московского университета. Основу дневников составляют записи, сделанные в кризисные годы — с июля 1915-го по ноябрь 1917-го.

Эйфории по поводу революционных событий учёный не разделял, считал их беспорядками, ведущими к ещё большим бедам. В его записях постоянно возникают различные эпизоды этих беспорядков. То из-за остановившихся трамваев профессор не может вовремя прийти на лекцию, то из-за уличных волнений не являются студенты. И всё-таки занятия продолжались.

Через два дня после записи Богословского о том, как сложно вывезти дрова, жена другого известного историка, Сергея Фёдоровича Платонова, рассказывает о такой же ситуации в Петроградском университете:

Следующей зимой Богословский тоже регулярно жалуется в дневнике на холод: то пишет, что в аудитории не более 10 градусов тепла, то и вовсе — что читал «при температуре Северного полюса». Недостаток тепла в университете уже как будто становится чем-то обыденным, на лекциях присутствует по 5–10 человек. Профессор объясняет это тем, что иногородние не могут приехать в Москву из-за дороговизны, а «здешние заняты разными службами в земском и городском союзах и так далее». Продолжается Первая мировая война, нарастают революционные волнения, в Москве не хватает хлеба, и у людей слишком много других проблем, чтобы учиться. Перспектива сидеть в неотапливаемом помещении при 20–25 градусах мороза за окном, вероятно, тоже играет не последнюю роль в плохой посещаемости. Так, в день, когда в университете, по оценке профессора, «очень тепло», а именно — +14 °C, на лекции оказывается больше 30 человек.

После революции проблемы с отоплением в холодное время года продолжились. Спастись от холода теперь помогали переносные чугунные печки на ножках, трубы от которых выставлялись прямо в окно. Легендарные буржуйки нередко топились дореволюционной мебелью за неимением другого топлива. Так, вымышленный профессор зоологии из повести Булгакова «Роковые яйца» в 1920 году читает лекции восьми слушателям при минусовой температуре, а придя домой, греется у печки, которую топят «золочёными стульями». Переболев воспалением лёгких, профессор продолжает читать лекции «в калошах, шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар».

Документальные хроники того времени выглядят не менее сюрреалистичными. Так, по анонимным воспоминаниям профессора юридического факультета Харьковского университета, аудитории при порывах ветра наполнялись дымом буржуйки. В этом дыму мерцали керосиновые лампы — «коптилки». Студенты сидели, не снимая потрёпанных шуб и пальто. Валенки на ногах считались роскошью.

Теплее всего, наверное, было тому студенту, который должен был всё время находиться рядом с буржуйкой, чтобы подкладывать дрова. А как же эти дрова добывались?

Читайте также:

Былое: «Мы думали, вы буржуй. А когда узнали, что вы профессор, то…»

Теперь учебным заведениям приходилось самостоятельно не только возить их, но порой и заготавливать. Об этом пишет в своих воспоминаниях тот же харьковский профессор. В нескольких километрах от города университету отвели участок леса, и профессора поехали на вырубку. Описание этой экспедиции поражает своим трагикомизмом: совершенно неготовые к такой работе служители науки вооружились тупыми казёнными топорами. В плохих зимних шапках, поскольку меховые, как объясняет профессор, «были давно загнаны в обмен на продукты питания», подпоясанные кто верёвками, а кто и цветными поясами, они торжественно отправились в лес.

Ни профессора, ни доценты не смогли справиться с дубами, дело кончилось тем, что им помогли местные деревенские мужики, обладавшие сноровкой и хорошими инструментами. Помогли не из альтруизма, а сговорившись поделить дрова пополам, что считалось незаконной «контрреволюционной» сделкой. Главное, что топливом университет был обеспечен.